Ассистент клоуна

— Так дегжать! — говорит. — Пгавильно. Капиталисты всех мастей думают, что поставят нас на колени. А мы выгастим новое поколение, свободное от всяческих пгедгассудков. А с Каутским, — предупредил он, — никаких компгомиссов. Он генегат и пгедатель.

На всю жизнь запомнил. Можно сказать, эта встреча наложила на меня отпечаток.

В общем, как погнали меня с завода, пришлось мне по стопам Остапа Бендера идти, переквалифицироваться в управдомы. Ну, не совсем в управдомы, конечно, но в кого-то вроде коменданта. Нормально работал. Дважды в неделю принимал посетителей и записывал в журнал все жалобы и пожелания. Был внимательным и вежливым. Всем нравилось. Вот, говорили, какой у нас теперь интеллигентный управдом. Или комендант. Выражения, говорили, плохого от него не услышишь. А зачем мне плохие выражения говорить? Я что — хороших не знаю? Или мне лишний раз улыбнуться жалко? Я вообще к людям нормально отношусь. Что с них взять, с людей-то? Разве они виноваты?

Приходит, например, молодая симпатичная пара с шестого этажа и на ванну жалуется:

— Ванна, — говорят, — сначала нормальная была, а потом протекать стала.

— Хорошо, — отвечаю, — так и запишем.

Потом ветеран милиции пришел. Пенсионер. Пенсионер-то он пенсионер, но штаны с лампасом так и не снял. Для солидности. Унитаз, сообщает, треснул. Менять надо. Я и это записал. Все записывал. Аккуратный был. А через месяц — бац, жалоба на меня. Пришел начальник из домоуправления.

— Ты что, — шипит, — писатель, мать твою на абордаж? Пишет он, видите ли. А ремонтировать кто будет?

Может, этот начальник раньше во флоте служил, а может, книжек про пиратов начитался. Не знаю. Но выражался интересно. Однако же деваться некуда. Пошел я к ветерану унитаз менять. Руки-то у меня — будь здоров. Работящие. Рассеянность, правда, некоторая имеется. Но я уже об этом говорил. В общем, взял разводной ключ, унитаз новый, государственный, и пошел к ветерану. Все в лучшем виде сделал. Старый унитаз снял, новый привинтил. Ветеран был полностью удовлетворенный. Обещал даже благодарность мне вынести от лица милиции. Только меня рассеянность немного подвела. Забыл сливной бачок к унитазу присоединить. Труба-то — сзади, я про нее и забыл. Ветеран как первый раз нужду справил, ему понравилось. А как ручку бачка дернул — вся вода в квартиру полилась. Ветеран, представляете, бегает поперек унитаза, штаны с лампасом спущены, вода течет, а нужда не смывается. В общем, выперли меня без выходного пособия. Начальник из домоуправления, помню, аж чуть не приседал от возбуждения, ногой топал:

— Писатель, понимаешь, мать его на абордаж. Чтоб ноги твоей тут не было.

— Так я же еще ванну не чинил, — отвечаю. — Куда я пойду?

Думал, насовсем меня убьет.

А потом как осенило: может, начальник прав? Может, это судьба? И пошел в писатели. Точнее, в поэты.

Там я тоже пробыл недолго. Хотя начал бодро. Мой приятель, Серега, заядлый, надо сказать, был рыбак. У него и катер свой имелся, и снасти, и сеточку с крючками, бывало, ставил на протоках. Однажды за крючок зацепился, из катера вывалился и чуть не утонул. Чудом спасся. Вот я и решил эту историю правдиво описать. В стихах. И описал. Сереге понравилось. Особенно вот это:

Серега, рыбий император —

среди людей и рыб един.

Твой винт — как будто вентилятор

для обитателей глубин.

Ну и концовочка понравилась. Про то, как чуть не утонул.

Не Пушкин, конечно. Но Сереге, как я уже сказал, понравилось. А раз так — понес я этот стих в газету. Сидит там редактор, худощавый такой, а глаза — голодные-голодные. Сразу видно, что выпить хочет. Прочитал он мой стих, надо сказать, с плохо скрываемым отвращением, прямо с болью какой-то внутренней прочитал. Потом обхватил голову руками и с неподдельной такой горечью изрек:

— Это что же вы, товарищ, творите? Вы хоть о чем-нибудь думаете, когда свои стихи сочиняете? И где же ваша логика мышления? Это что же получается? Если ваш Серега — рыбий император, это значит, в переводе на нормальный язык, рыбинспектор. Потому что только рыбинспектор может у нас считаться рыбьим императором. Других императоров у нас, слава богу, давно нет. А если рыбинспектор чуть не погиб, значит, его хотели убить. А кто может захотеть убить рыбинспектора, я вас спрашиваю? Ясное дело, кто: браконьеры. И кого же вы в таком случае воспеваете?

В общем, ничего не вышло. Чуть опять в политику не вляпался. А оно мне надо?

Время от времени я останавливался и задумывался: чего же я все-таки хочу? И требовал от себя честного признания. Однако же неизбежно получал один и тот же ответ: не знаю. Того, чего хотели все вокруг, я явно не хотел. В общем, если честно, я ощущал себя совершенно никчемным, потому что не видел никакого дела, которым хотелось бы заниматься. А заниматься чужими делами — всегда клоунада. Поэтому Антошка, в конце концов, и распознал во мне клоуна. Бесплатного.

— Ты неудачник, — говорили мне. — Ты не победитель.

А я искренне не понимал: как можно победить Бога?

III. Конец одной иллюзии