Астарта (Господин де Фокас)

Я представлю вас сейчас одному человеку; он, хотя и англичанин, но заслуживает того и должен вас заинтересовать. Мы ожидаем также несколько русских… Но, извините меня, я пойду просить мисс Уайт нам что-нибудь прочесть».

Мод Уайт флиртовала в это время со своим братом, с царственным бесстыдством глядя ему в глаза и почти соприкасаясь губами с его губами; она лениво поднялась при приближении Эталя; грудь ее почти совсем выскочила из корсажа и, по-кошачьи изгибаясь всем своим телом, она выслушала его просьбу с опущенными глазами, так предлагая всю себя, что заставила загореться сонный взгляд индуса — и от него вывороченные глаза старухи Альторнейшир.

«Нет, не из Бодлера, мне он осточертел, — пищала мисс Уайт, говорившая также на арго, — не правда ли, Реджинальд?» Реджинальд вмешался, поддержал сестру, предложил вместе с нею стихи Альберта Самена: «В саду инфанты» — из этой книги, насыщенной бурями и сладострастием, — гнетущим и нездоровым очарованием.

Вечер страстный и веселый, как осенняя охота,
В душу мне навеял скуку сказок старых Геродота.

— Довольно, не правда ли? Я тоже нахожу в каждой мысли привкус измены. Это чувствуют, кажется, все, — все мы? — И она кокетливо протянула слова. — Я скажу вам Сладострастие, — знаете, эти бесконечные перечисления:

Сладострастие хвалите, — мертвый плод на древе жизни!
Сладострастие, — пыланье, раскаленность наших чувств,
Ты владеешь темной тайной, тайной вечной и глубокой!
Я тебе слагаю гимны, идол черный и жестокий.

И прибавила, кокетливо показывая язычок из-за перламутра зубов:

— Это будет очень уместно и как раз подходяще к вам, — эта ода Сладострастия, не правда ли, Эталь?

Лярвы

Козел идет во мгле, и шерсть его черна,
И вечер наг и ал! Последнее смущенье
В болотной одури впадет в оцепененье,
И, радость гнусных ведьм, нисходит тишина.
Пустынная страна самумом сожжена.
Развитых кос твоих угарное томленье,
Обвивши нам тела, в них будит вожделенье,
Но ненависть родить любовь моя должна.
Друг в друга мы впились бесстыдными глазами,
Еще несытая, страсть овладела нами,
Сердца нам иссушив, в алмазы их сожгла.
Измождены тела пыланьем злого зверя.
А души в небесах, молясь и робко веря,
Склонились, словно мы — лишь мертвые тела.

Монотонно, чуть-чуть понижая голос почти до рыдания в конце каждой строфы, Мод Уайт прочла третий сонет. Это была мелопея литургической прозы; и, сама олицетворяя молитвенное настроение, неподвижная на фоне гобеленовых персонажей и трепещущих отблесков, актриса казалась воплощением ритуала забытой религии, которую она словно воскрешала в движениях и изгибах своих чресел.

Козел идет во мгле, и шерсть его черна.

«Воззвание к духам, — воззвание к лярвам», — усмехался сзади меня Эталь. И в самом деле: пока Мод Уайт, показывая золотистые пятна подмышек и роняя длинные кисти своих бледных рук, словно обрывая невидимые цветы, священнодействовала, мастерская художника наполнилась новыми посетителями, молчаливыми, неслышно вошедшими и выстроившимися вдоль стен, — близ дам в средневековых прическах и рыцарей гобеленов. — Можно было подумать, что Мод вызвала их своими заклинаниями.

Теперь, в атмосфере грез, созданной ирландкой, когда Уайт смолкла и ее мертвое лицо было едва освещено перламутром улыбки и косым взглядом, я различил вновь пришедших… Здесь была, вся сверкавшая жемчугами и шелками, обрюзгшая маркиза Найдорф, урожденная Летиция Сабатини, со своими жирными плечами, еще красивая, несмотря на свои сорок лет, со своим профилем сицилийской медали под шлемом блестящих черных волос. Возле нее — княгиня Ольга Мирянинская с землистым лицом и опущенными веками; она сильно постарела, обрюзгла и утомленное лицо ее, — когда-то лицо вакханки, — теперь выражало одну животность; и, несмотря на принадлежность к разным нациям, обе начинали походить друг на друга. У обеих был тот же поблекший цвет лица и то же выражение изможденной тупости во взгляде и в улыбке, обе обрюзгли, отяжелели от морфия и на лицах у них лежало клеймо…

Русская и сицилийка прибыли почти одновременно. Княгиня Сейриман-Фрилез вошла, спустя несколько секунд, в сопровождении мужчины — графа де Мюзарета.