Астра

– А я, может быть, тоже. хочу пойти в актеры от отчаяния. От отчаянного желания – быть. Быть всеми. И Юлием Цезарем, и д’Артаньяном, и Ричардом Третьим.

– Тогда иди, – благосклонно разрешил Чашников.

– Ну что вы выкобениваетесь? – высказалась Мирра.

– Мы-то?.. – переспросил рассеянно Чашников. – Конечно. Рылом не вышли. Ты другое дело. Халат уже просидела на кухне – и радехонька! А все равно и великая ты актриса, и первый космонавт.

– Я актриса? Как тебе не стыдно. Я не актриса. А космонавт – да, вполне! Что космос? С тобой, Ваня, каждый день, как в космосе. А о театральной сцене я никогда не мечтала, не смела мечтать. Если же мой сыночек удостоится сцены, я буду счастлива.

– Опять о счастье затеяла. Вон у тебя таракан в тарелке, а ты о счастье рассуждаешь. А впору поговорить как раз об отчаянии.

– Я никогда не отчаиваюсь.

– Героиня!

– Да! В космос что? В космос, по чести говоря, всякий может отправиться. А на сцену только герои выходят и героини.

– Ума палата. А посуду вот не моешь.

– Мою.

– Не моешь. Грязная вечно посуда.

– Да как не мою, вон все руки кипятком обожгла.

– А ты, Маринушка, что думаешь о решении брата? – спросил Чашников у вошедшей на кухню дочери.

– Думаю, что после театра военных действий театр ему уже не поможет от отчаяния.

– Но он не участвовал в военных действиях. А ты полагаешь, доченька, что война обеспечивает человеку отчаяние?

– Конечно. Откуда же тогда радость победы? Настоящий праздник всегда обеспечен отчаянием. Только вот праздник проходит, а отчаяние остается.

– Откуда же ты знаешь, доченька? Разве ты уже пережила свой праздник? Как же так случилось? Ты ведь сама и есть праздник.

– А я уже знаю, что после меня остается.

– Что?

– Как что? Отчаяние. – Марина шаловливо и одиноко опустила глаза.

– Как после войны? – усмехнулся в костяшку указательного пальца Рома.

– Как после победы, – смиренно и чуть снисходительно объяснила брату Марина.

Глава третья

I

Степан в подражание отцу слетал в космос.

И мало ему не показалось. Рома рассчитывал сыграть космонавта, надеясь, что в отечественном кинематографе случится эпопея, подобная американским «Звездным войнам». Тогда на судорожные полеты отца и старшего брата он ответит межгалактическими романами с чарующими синекожими инопланетянками и виртуозными поединками с кошмарными космическими чудовищами в окоеме киноэкрана.

Роман жадно пил широкими красивыми ноздрями предветрие перемен. Он жадно и рьяно подражал. Подражал Никите Михалкову, Михаилу Козакову, Евгению Киндинову, больше всего – Владимиру Высоцкому. В Челноках его и прозвали местные приятели – Высоцкий. Но отличала его от кумиров мечта о космосе. Он говорил вкрадчиво и гнетуще, как Михалков, напускал томного апломба, как Козаков и Киндинов, жилы у него на шее набухали, как у Высоцкого. Но втайне он всегда играл космонавта. Выходил на сцену, как в открытый космос, с детским восторгом и животным ужасом.

Режиссер Андрей Гоцун его за то ценил. Вот только режиссеру захотелось выходить в открытый космос вместе с Романом. Гоцуну возмечталось властно, чтобы Роман взял его в открытый космос с собой. Ему захотелось быть вместе с Романом в космосе, как созвездие Близнецов, как звездные братья Поллукс и Кастор, один бессмертный, другой смертный, а кто который – пусть решит жребий.

На гастролях в Ленинграде ночью в гостинице Гоцун пришел в номер к Роме. Сел молча в лунном свете у окна и попросил страстно:

– Возьми меня с собой в открытый космос.

– Да, но как? – затруднился встрепенувшийся под одеялом Рома. – Я сам не космонавт.

– Нет, ты космонавт. Мне виднее, – перебил капризно Гоцун. – Космонавт космонавта видит сразу. Не бойся, не сдерживай себя, ты космонавт. Как и я – космонавт! Мне одному одиноко в космосе. Давай же туда ступим вместе. Станем свободны от земного притяжения. Я – звезда, меня знают в обеих столицах. И тебя я сделаю звездой. Мы будем как созвездие, на которое даже философы смотрят с восторгом.

Профиль режиссера в свете луны истончился. Медленно Гоцун повернулся в фас.

И тут ужас тряхнул Рому. Тот ужас, с которым он падал, теряя оперение, в детских снах. Не думая о пожитках в чемодане (это он-то!), Рома выскочил из гостиничного номера и побежал по ночному Ленинграду. Казалось, не луна, а лицо Гоцуна настигает его в пролетах стройных проспектов. В привокзальном ресторане Рома спешно напился. И, не помня как, отбыл утром в Москву.

* * *