Астрея. Имперский символизм в XVI веке

Фридрих, по-видимому, мечтал перенести установленную им в Сицилийском королевстве модель управления и воплощённые в ней имперские идеалы на весь мир, но по факту не смог сделать этого даже в собственных владениях. В своих северных доминионах он по-прежнему оставался лишь феодальным сюзереном. Можно сказать, что как великий Гогенштауфен он принадлежал к северной, феодально-рыцарской имперской модели. Но как владетель Сицилии он стоял во главе нового типа renovatio, более южного и классического в своих чертах, в котором глубокое правовое, философское и теологическое обоснование необходимости единого правителя нашло своё выражение в сплочённом абсолютистском государстве. Оба этих типа оказались соединены в фигуре императора, ибо на Сицилии его окружал рыцарский двор, из которого частично формировался административный аппарат.

Возможно, что именно комбинация этих двух типов или моделей имперского renovatio сформировала суть гибеллинизма. Гибеллин жаждет обновления империи, прихода идеального правителя и наступления царства мира и справедливости в новом золотом веке. В поисках всего этого он смотрит на север, ибо там впервые возродилась империя, и там сохранился имперский титул. Его ожидания проникнуты духом рыцарских романов, но внутри гибеллинского романтизма находится твёрдое ядро чёткого легалистического мышления. Управление миром под властью единого правителя должно отражать управление Вселенной под властью единого Бога без всяких неопределённостей и обобщений. Это должно быть упорядоченное осуществление правосудия в рамках организованного государства.

Всегда трудный баланс между папами и императорами во времена Фридриха становится балансом между двумя мировыми монархиями, одна из которых строилась на базе канонического права, другая же начинала организовываться на основе римского. И каждая из них претендовала на то, что её глава является прямым проводником божественной воли. Формальное подчинение императора папе, которое всегда публично признавал Фридрих, не могло скрыть опасности такого положения вещей, и Европа содрогнулась от эха потрясшей её ссоры между двумя главами христианского мира. Наиболее громкими её эпизодами стали запрещение папой крестового похода императора и захват императором судов с духовенством, следовавшим на созванный папой собор. Дело дошло до открытого конфликта, когда во время пребывания императора в запрещённом крестовом походе, папские войска вторглись в Сицилийское королевство. В этой кампании две монархии оказались в состоянии войны друг с другом, и до людских ушей донёсся устрашающий звук, вызывавший апокалиптические страхи, – звук скрестившихся духовного и светского мечей.

Все стадии конфликта освещались в манифестах, издаваемых папой и императором. Фридрих, как фигура, воплощавшая имперский миропорядок, называл папу единственным нарушителем спокойствия в Европе – этот аргумент впоследствии будет активно использоваться в эпоху Реформации. И действительно, по мере усиления конфликта, император начинает занимать всё более морализаторскую и реформистскую позицию[25]. Императоры традиционно возглавляли крестовые походы, и апостольский долг обращения язычников лежал на имперской власти. И теперь, когда между Фридрихом и папой разверзлась пропасть, миссионерская сторона этой власти начинает всё более принимать черты реформаторства, по мере того как император в своих официальных заявлениях порицал воинствующий дух, гордыню и алчность Викария Христа и его кардиналов. Так начала рождаться идея об имперской реформе церкви, которая позднее получила мощное развитие в связи с религиозными ограничениями, объявленными протестантскими национальными монархами.

Религиозная сторона имперской миссии в понимании Фридриха выражалась в форме адамического мистицизма. В соответствии с этими представлениями первым настоящим правителем мира был Адам до грехопадения. Поэтому задачей настоящего императора является установить такое правление на земле, которое приведёт человека к состоянию Адама до изгнания, иными словами, к земному раю[26]. Это подразумевает искупительную, сродни Христу, роль императора, пусть и ограниченную светской сферой, и связано с толкованием золотого века как рая на земле, выработанным в том числе Лактанцием во времена Константина[27]. Это похоже на разновидность секулярного мистицизма или мистического секуляризма, где император является чем-то вроде светского Христа, возвращающего человечество назад в земной рай посредством своего правосудия и создающего настоящий золотой век своим имперским порядком. Такие представления являлись крайней формой развития того процесса освящения civitas terrena или мирского общества, который содержался в средневековой идее императора.