Астрид Линдгрен. Этот день и есть жизнь

На сей раз в свой день рождения в ноябре 1944 года Астрид не оставила записи в дневнике. Не было и восторженных отзывов о традиционной рождественской коробке из Виммербю, всегда так чаемой в это военное время, – с мясом, маслом, яйцами, колбасой, птицей и яблоками. А семья Линдгрен? Семью разметало:

«В это темное ноябрьское воскресенье я сижу у камина в гостиной и пишу, Лассе (время 15:30) просыпается, Карин сидит у себя, печатает на машинке (нет, вот она пришла!). Стуре нет дома, понятное дело. Мы с Карин утром гуляли на Королевском кладбище Хага. В остальном, в мире дело обстоит примерно так: ужасная нищета среди гражданских в Северной Норвегии, эвакуированных немцами из-за наступления русских. В Голландии, очевидно, тоже ужасная нужда, а где ее нет, этой нужды? Она повсюду, я думаю».

Короткие дневниковые заметки декабря 1944-го свидетельствуют о том, как Астрид беспокоилась о ближайшем будущем. Сможет ли она изображать счастливую, довольную мать и жену перед детьми и пожилой свекровью в рождественский вечер? Конечно сможет. И после праздничного вечера в кругу семьи, в ожидании Нового года она вновь вспомнила о дневнике. Настало время традиционного подведения итогов года прошедшего. Астрид пролистала дневник, прочитала свои записи, схватилась за ручку и попыталась понять, что для нее скрывается за словом и понятием «счастье»:

«Рождество 1944: „Странно, но это, должно быть, самые счастливые годы в моей жизни; никому, наверное, не позволено быть счастливым так долго. Полагаю, что грядут испытания“. Вот что я написала на прошлое Рождество. Не подозревая, насколько права. Испытания пришли, но не скажу, что я несчастна. Полгода ужасных мучений выпали на мою долю во второй половине 1944 года, потрясены самые основы моего существования. Я в отчаянии, подавлена, разочарована, часто грущу – но не скажу, что несчастна. Моя жизнь наполнена, несмотря ни на что. А ведь это Рождество должно было стать кошмаром – 23 декабря я и правда, пока резала, роняла соленые слезы в салат с сельдью, но тогда я ужасно устала, так что это не считается. Кстати, если „счастлива“ означает „у меня все нормально“, то, наверное, я по-прежнему „счастлива“. Но счастье к этому не сводится. Одно я, во всяком случае, усвоила: счастье приходит изнутри, а не от других».

Стуре опомнился в начале нового года, пока Астрид три недели сидела на больничном из-за «невроза и бессонницы», как это называли врачи. Предположительно тогда же она начала писать книгу о девочках-близнецах Барбру и Черстин и продолжала работу над ней в феврале и марте. 23 марта 1945 года, после генеральной весенней уборки, когда в доме в лучших смоландских традициях мыли полы и окна, натирали паркет, сметали пыль с книжных полок и выбивали ковры, Астрид снова взялась за дневник. Требовалось вклеить накопившиеся вырезки о падении Германии – в том числе несколько статей о Гитлере, который по неведомым причинам не пожелал сдаться, хотя его поражение, как и поражение Германии, было полным. Возможно, он стыдился приговора истории, писала Астрид – и внезапно перескакивала с военной истории на личные дела: