Астрид Линдгрен. Этот день и есть жизнь

Самуэль Август и Ханна Эриксон с детьми. Слева направо: Ингегерд (на коленях у отца, р. 1916), Астрид (р. 1907), Стина (р. 1911) и Гуннар (держит мать за руку, р. 1906). (Фотография: Частный архив / Saltkråkan)

То же «мальчиковое» обаяние бросается в глаза и на других фотографиях Астрид Линдгрен 1920-х – начала 1930-х годов. На них стройная женщина лет двадцати – двадцати пяти в длинных брюках, к которым теперь добавились жилет и бабочка. Эта женщина демонстративно курит, поза ее вызывающа, а улыбка на некоторых фотографиях высокомерна и лукава. Эта молодая женщина в мужском костюме неприкосновенна и самостоятельна – иллюстрация к сильным, полным самоосознания стихам ее любимой поэтессы Эдит Сёдергран «Современная девственница», о девственнице нового времени:

Я не женщина. Я – средний род.
Я – ребенок, паж и быстрое решение,
Я – смеющаяся полоска багряного солнца…
Я – сеть для прожорливой рыбы,
Я – чаша всеобщей женской чести,
Я – шаг к случайности и разврату,
Я – прыжок к свободе и самости…

Из того же теста сделаны юные, по-мужски активные девушки из книг Астрид Линдгрен «Бритт-Мари изливает душу» (1944), «Черстин и я» (1945) и в особенности из серии о свободолюбивой Кати. В первой книге трилогии двадцатилетняя сирота-рассказчица едет в Америку. Там, в «благословенной» стране, она невольно сравнивает себя и свой пол с Колумбом и поколениями мужчин-завоевателей, и ее охватывает гнев. Потребность быть в оппозиции и, если нужно, громко протестовать неотделима от женской природы Кати:

«– О да, мужчины – дико неуемное, авантюрное и прекрасное племя! Почему мы, женщины, никогда не открываем новых частей света?!

– Вообще говоря, плохо быть всего-навсего женщиной»[2].

Что скажет мама?

То, что бунт Астрид Эриксон в 1924 году привлек такое внимание в Виммербю, отчасти объяснялось статусом ее родителей, отнюдь не рядовых крестьян. Арендатор приходских земель и церковный староста Самуэль Август Эриксон (1887–1969) был уважаемым фермером, прекрасно разбирался в животноводстве и земледелии. Он знал толк в людях и много лет занимал разные общественные посты, как и его прилежная умница-жена Ханна Эриксон (1879–1961). Она блестяще управлялась с большим хозяйством в Нэсе, где, кроме них с мужем, жили четверо детей и прислуга, помогавшая в поле и на хуторе. Кроме того, Ханна состояла в городском попечительском обществе, заботившемся о бедных, детях и болящих. Ее птичий двор был знаменит и в городе, и во всей округе: куры Ханны регулярно занимали первые места на рынках и выставках домашних животных. Глубоко набожная Ханна строго следила за нравственностью в собственном доме: все четверо детей посещали воскресную школу и – непременно – церковь.

Постригшись под героиню Виктора Маргерита, Астрид позвонила на хутор Нэс, надеясь поговорить с Самуэлем Августом, который наверняка отнесся бы к поступку дочери снисходительнее, чем мать, хотя вряд ли с бо́льшим пониманием. Отец выслушал и мрачно заметил, что Астрид стоит подождать с возвращением домой. Но та стояла на своем: в демонстрации и был смысл бунта. По той же причине спустя какое-то время она стала распространять свои бунтарские настроения в семье: на семейном празднике согласилась постричь юную родственницу. Об этом происшествии пожилая Линдгрен рассказывает в интервью «Голос Астрид» – а еще о том, как бабушка Ловиса дала обеим девушкам понять, что вообще-то ей нравится короткая стрижка Астрид.

Но прием, оказанный ей в родном доме, Астрид Линдгрен запомнила навсегда. Она вошла в кухню, села на стул. Наступила мертвая тишина. «Никто не произнес ни звука, они молча ходили вокруг меня». Как отреагировала тогда Ханна, что она сказала, неизвестно, но, без сомнения, позже, наедине с Астрид, мать выразила свое мнение недвусмысленно. Бунтарские сцены и безудержные самоманифестации были в семье Эриксон редки, и если вдруг кто-то из четырех детей забывался, их ругала или наказывала именно мать. Умение поддерживать дисциплину не относилось к числу педагогических талантов Самуэля Августа. Вот что рассказывала Астрид Линдгрен: