Астронавт Джонс. Время для звезд

Том, не перебивай, долго мне не продержаться. Последние шесть недель меня держат под глубоким гипнозом и наркотиками… я так долго не мог с тобой связаться. Держать меня дольше в таком состоянии они не решаются.

Ты хочешь сказать, что ты вот прямо сейчас под гипнозом?

Конечно, иначе я вообще не смог бы с тобой говорить… А теперь… На секунду голос стих. Прости, пришлось прерваться, мне сделали еще один укол, а заодно и внутривенное кормление. А теперь слушай и записывай расписание: ван Хоутен…

Он прочитал мне гринвичские даты и точное – до секунды – время для каждого из нас, и, пока я для проверки читал записанное ему, его голос стал затихать. Последним, что я услышал, было «Пока», перешедшее в визг, а затем наступила тишина.

Штаны я все-таки натянул, прежде чем бежать и будить капитана, но на ботинки времени тратить не стал. Потом все повскакивали с постелей, везде включили дневной свет, хотя официально еще была ночь, и мамочка О’Тул варила кофе, и все говорили, перебивая друг друга. Релятивисты толпились в вычислительном центре, а Жанет Меерс вычисляла корабельное время намеченного контакта Берни ван Хоутена с братом в уме. Она не стала возиться с компьютером, потому что Берни был первым по списку и время поджимало.

Ван не мог связаться со своим братом, и все занервничали, а Жанет Меерс заливалась слезами, так как кто-то предположил, что она, считая в уме, выдала ошибочное время. Но доктор Бэбкок собственноручно прогнал задачу через компьютер и подтвердил ее результат с точностью до девятого знака. А потом ледяным тоном объявил, что будет крайне благодарен, если в будущем никто не станет критиковать его сотрудников, эту привилегию он оставляет себе.

Но вскоре Глория связалась со своей сестрой, и все немного успокоились. Капитан, через мисс Гамму, послал донесение на флагманский корабль и получил ответ, что еще два корабля – «Наутилус» и «Христофор Колумб» – восстановили связь с Землей.

Теперь уже никто не тянул время, когда надо было заступать на вахту, никаких забеганий в кладовку, чтобы малость перекусить. Если было известно, что твой напарник будет передавать в 3:17:06 с крохотным хвостиком корабельного времени, ты сидел наготове уже с трех часов, никаких глупостей, магнитофон крутился, а микрофон у рта. Нам-то на корабле было легко, но каждый из нас знал, что его напарника накачивают наркотиками и погружают в глубокий гипноз, чтобы он мог провести связь, – доктора Деверо это очень беспокоило.

К тому же теперь не было времени для болтовни, ведь твой близнец расплачивался, возможно, часом своей жизни за каждое переданное слово. Ты просто записывал то, что он передает, с первого раза, никаких сбоев, а затем передавал то, что написал капитан. Хорошо, если после этого оставалась пара минут на разговоры. Обычно их не оставалось… вот так я и напутал все насчет женитьбы Пэта.

Видите ли, две переходных недели, когда мы летели с максимальной скоростью, последняя неделя ускорения и первая замедления соответствовали примерно десяти годам на Земле. Отношение было в среднем один к двумстам пятидесяти. Но это в среднем, при максимальной скорости замедление было гораздо больше. Я спросил мистера О’Тула, чему равнялся максимум, но он только покачал головой. Измерить это – сказал он мне – невозможно, и вероятная ошибка больше присутствующих в расчете малых величин.

– Скажем так, – закончил он. – Слава богу, что на корабле нет простуженных, а то один хороший чих перекинул бы нас через скорость света.

Он, ясно, шутил. Ведь, как напомнила Жанет, при приближении нашей скорости к световой, масса корабля приближалась к бесконечности.

Но мы снова утратили связь на целые сутки.

В конце одного из этих пиковых сеансов (они длились не более пары минут по корабельному времени) Пэт сказал мне, что они с Моди собираются пожениться. Связь прервалась, прежде чем я успел его поздравить. Я хотел сказать, что Моди, пожалуй, еще слишком молода и не спешит ли он, но упустил этот шанс. Его уже не было.

Я, пожалуй, не ревновал. К этому выводу я пришел, покопавшись в себе и обнаружив, что не могу вспомнить, как выглядит Моди. Нет, я, конечно, помнил, что она блондинка со вздернутым носиком, на котором летом проступали веснушки. Но я не мог вызвать перед глазами ее лицо, как мог вызвать лицо Пру или Жанет. Я не ревновал, только чувствовал, что меня как бы мягко выставляли за дверь.

Потом я справился у Жанет, какое гринвичское время соответствовало моей последней связи с Пэтом, и понял, что совершенно зря собирался наводить критику. Пэту было двадцать три, а Моди двадцать один, почти двадцать два.