Астроном

Ветер раздувал пламя, и помост быстро превратился в ревущий костер. Спустя полчаса все было кончено. Когда скрылись последние языки огня, мальчишки ринулись прямо по углям к куче пепла посреди костровища. По традиции, им позволяется собрать уцелевшие останки осужденного. Обгоревшие кости пойдут на амулеты и сувениры, и будут продаваться по весьма немалым ценам. За обуглившийся череп началась драка. Угли летели из-под ног дерущихся. Поваленные на землю истошно вопили, хватаясь за обожженные места. Алькальд поднял руку с револьвером и сделал два выстрела в воздух, но это не помогло. Только под ударами прикладов полицейских винтовок мальчишки оставили пепелище.

К вечеру возбуждение спало, горожане принялись за обычные дела, завершающие день. Пеоны собрали прогоревшие угли, подмели пепел и окатили место эпифании водой из пожарного брандспойта. Алькальд сидел в участке за своим рабочим столом, прикуривая одну сигарету от другой. Время застыло, только пепельница, неумолимо заполнявшаяся окурками, свидетельствовала о привычном, неумолимом его движении.

Дождь пошел в начале одиннадцатого. Первые постукивания капель о карниз быстро перешли в ровный шум ливня. Алькальд погасил сигарету, встал, и выпустил из камеры Ахулиж. Одуревший от трехчасового сидения в темноте, телеграфист испугано щурился, стараясь не смотреть на свет лампы.

– Ты свободен, – сказал алькальд. – И помни о тайне переписки.

Ахулиж сглотнул слюну и выбежал прямо под дождь. Алькальд вернулся в кресло, вытащил из кармана телеграмму, медленно развернул, перечитал текст, и, достав зажигалку, поджег. Бумага вспыхнула, алькальд ловко прикурил, бросил пылающую телеграмму в пепельницу, откинулся на спинку и глубоко затянулся.

– Победителей не судят, – подумал он, глядя, как догорает телеграмма. – Победителей не судят.

Вдова Монтойя вышла из ванны и, услышав шум дождя, подошла к окну. Струи воды свисали с козырька, точно лианы. Вдова приоткрыла форточку, и свежий запах ливня наполнил комнату. Подойдя к зеркалу в спальне, она сбросила купальный халат и долго рассматривала свое тело крепкой тридцатилетней женщины. Потом, с трудом вытащив тщательно притертую крышку из широкого синего флакона, принялась втирать мазь в кожу. Спустя двадцать минут, когда мазь впиталась, она набросила халат, подошла к входной двери и отодвинула щеколду.