Астроном

Пятнадцатого февраля меня выписали из лазарета и направили в распоряжение капитана инженерного управления Михаила Ивановича Лилье. Капитан оказался солидным мужчиной лет под сорок, с холеным, гладким лицом. Глаза у него были живые и теплые, волосы уже начали седеть, но усы и бородка остались совершенно черными. Встретил он меня очень приветливо, усадил за стол, угостил чаем. Разговор шел чуть ли не на равных, словно не было никакой разницы между потомственным русским дворянином и евреем из черты оседлости.

– Слышал, слышал о твоем подвиге, – сказал капитан. – Надеюсь, и у меня ты будешь служить с такою же доблестью.

Я согласно кивнул головой.

– Вот что, Абрам, – продолжил Лилье. – Тебя приставили ко мне в качестве денщика. Но денщик мне не нужен, я пока, слава Господу, в состоянии сам за собой смотреть. А вот картографический помощник очень бы пригодился. Ты читать и писать умеешь?

Его вопрос меня несколько огорошил. Лилье заметил мое удивление и уточнил.

– По-русски, разумеется. На твоем языке, ты, конечно же, грамотой владеешь. Но мне надобно умение разбираться в картах и составлять записки.

– Умею, – сказал я.

Капитан хитро прищурился, протянул мне лист бумаги и карандаш.

– Ну-ка, напиши: редеет облаков летучая гряда.

Он решил меня проэкзаменовать. Я взял карандаш, быстро вывел строку, подписал А.С. Пушкин – и вернул капитану.

– Ты любишь стихи? – с удивлением спросил он.

– Да, люблю.

– Ну что ж, весьма похвально. Ни на одном языке мира не найти такого удивительного поэтического богатства, как на русском.

– Это не совсем правильно.

– Почему так ты думаешь? – еще более удивляясь, спросил капитан. – Посуди сам. Чем замечательна эта строка? Чередованием букв «р» и «д». Они как бы сами подсказывают слово «ряд» и образ облачной завесы встает перед глазами.

– Этот прием не нов, – сказал я. – За несколько тысячелетий до Александра Сергеевича еврейский поэт написал: ашрей хаиш, ашер ло алах бэршаот решаим. Тут чередуются буквы «р» и «ш».

– А что означает эта строка?

– Вы с ней хорошо знакомы. «Счастлив человек, который не ходил по совету нечестивцев».

– Так это Псалмы! – воскликнул капитан. – Я и не сомневался, что на родном языке они благозвучны. Велик Давид-псалмопевец, но и наш Пушкин тоже далеко не из последних поэтов мировой культуры!

Он встал из-за стола.

– Ну-с, замечательно. Я вижу, что с помощником мне повезло. Давай, Абрам, не откладывая, примемся за науку.

Несколько вечеров мы просидели над учебниками. Наука оказалась несложной, я быстро запомнил условные обозначения и стал с легкостью читать карты и схемы инженерных сооружений. Потом Михаил Иванович начал отправлять меня с разными поручениями на позиции. Стройка укреплений идет вокруг крепости полным ходом, капитан не поспевает во все места, и я стал его глазами. Прихожу на строящийся капонир, и проверяю высоту эскарпа, ширину гласиса и прочие подробности, сравниваю с чертежом, отмечаю, что и как сделано и привожу свои записи домой.

Живу я в лакейской комнатке при квартире Михаила Ивановича. Он мною очень доволен, и сложившиеся между нами отношения напоминают дружеские.

Сегодня вечером, когда я делал записи в дневнике, он внезапно вошел в лакейскую.

– Что такое ты пишешь? – спросил он, указывая на тетрадь. Я не стал отпираться и честно ответил:

– Дневник.

– Дневник! – Михаил Иванович расхохотался. – А ну, пойдем.

Мы вошли в его кабинет, и он показал мне лежащую на столе толстую тетрадь в сафьяновом переплете.

– Я ведь, друг Абраша, тоже веду дневник. Вернее, подневную запись всех событий в Порт-Артуре, начиная с исторической для России ночи 26 января, когда японцы внезапно атаковали четырьмя миноносцами нашу, совершенно неготовую к бою, эскадру. Думаю, что, как и во всякой войне, много будет неразберихи и сумятицы, и спустя лет двадцать все перепутают и переврут. Тут мои записи и пригодятся. А ты о чем пишешь?

Я смутился. Мои цели были куда как скромнее. За время учебы в ешиве я привык каждый день перед сном записывать выученное, и постепенно эта стало привычкою.

– Ладно, ладно, не смущайся, – сказал Михаил Иванович. – Объясни-ка мне лучше вот что. Ты бывший ученик ешибота, любящий Пушкина, и ведущий дневник, подобно русскому интеллигенту. Скажи мне, ты сам-то как себя определяешь? Кто ты такой?

Я ответил ему:

– Любое определение – это рамка. А наш закон называется – Галаха, то есть – хождение. Человек он живой. Он идет. Стоят только ангелы. Они не меняются, человек же изменяется постоянно. Неужели Михаил Иванович вы хотите превратить меня в ангела? Загнать в рамки?

– О, нет, – усмехнулся он. – Конечно, нет. Но я обмениваюсь с тобой словами, чтобы понять, с кем я имею дело.

– Э, – иронически протянул я. – На иврите, языке святого Писания, слово – давар – это и дело. Слово и есть дело. Ведь мир, самая, что ни на есть материальная реальность, был создан словом. Обмениваясь словами, мы уже участвуем в неком общем деле.