Атака мертвецов

Я склонился над телом: это был наш приват-доцент, весьма толковый молодой человек; затылок его был разбит, костяные обломки торчали из бурого месива. Вторым был капитан «Бунтаря» – его закололи штыками.

Щелканье заевшей клавиши начинало раздражать; я огляделся и нашёл источник надоевшего звука. За пулемётом стоял на коленях унтер-измайловец и нажимал гашетку; лента давно кончилась и свисала из приёмника размотавшейся онучёй, а он всё давил и бормотал:

– Стрелять. Убить всех. Убить.

Глаза его были абсолютно безумными. Я кричал ему в ухо, тряс за плечо. Наконец, оторвал от рукояток и дал затрещину: он лишь мотнул головой и вернулся к «максиму», нажимать на мёртвую гашетку.

Я пошагал к воротам в форт. Ещё издалека увидел: будто куча тряпья и седые волосы, шевелящиеся на ветру. Тарарыкин выпал из окна горевшего кабинета; пульс прощупывался едва, на подбородке засохла кровь изо рта и ноздрей.

Я попытался сделать искусственное дыхание – и услышал жуткий треск сломанных рёбер, ладонь будто провалилась. Он застонал, открыл глаза.

– Николай… Жив, хорошо. Барский собрал солдат, взял баллоны. Видимо, применил – они стали как… как… О-ох.

Он закашлялся: глаза мои залепил кровавый сгусток. Заспешил:

– Эффект «Баюна» в том, что отравленные становятся абсолютно внушаемы. Они на «Бунтаре» отправились свергать. Керенского. Меня заперли в кабинете, дураки – я сжёг все мате… материалы исследований. Пришёл Барский. Злился. Я в окно.

Я склонился ниже – он говорил всё тише, путался.

– Это. Страшно. Надо остановить. Прости, Коля. Прости.

– За что, Олег Михайлович?

– Я скрывал от тебя. Делал копии всех отчётов. Они дома. У меня. Под бутылью с царской водкой, ты же. Помнишь. Где.

Он закашлялся вновь; бился, потом затих. Я долго сидел на мокром причале, держал тяжёлую голову на коленях, гладил по седым волосам, слипшимся от крови в ковыльные метёлки.

Стемнело. Я столкнул лодку в воду, вставил вёсла в уключины. Грёб неловко – ладони сразу принялись гореть. Между лодкой и фортом будто натягивался резиновый жгут: чем дальше я отплывал, тем медленнее он уменьшался, словно не хотел отпускать живым, тянул обратно.

И ещё долго разносились над притихшей водой щелчки гашетки и бормотание:

– Убить всех. Убить.

* * *

26 октября 1917 г. Петроград

Город опустел, притаился в запертых квартирах; лишь солдатня моталась по улицам, орала пьяный бред. Разгромленные витрины магазинов, разбитые винные бочки, вонь сивухи и бестолковые выстрелы – будто перекличка.

Я предусмотрительно выбросил офицерскую фуражку и шинель, сорвал с кителя погоны. Снял с мертвецки пьяного матроса бушлат, засунул в карман наган. Нашёл осколок зеркальной витрины, посмотрелся. Вид у меня был аутентичный: грязные сапоги, разлохмаченные волосы, разодранная щека, треснувшее стекло очков и сумасшедшие глаза. Так что революционные патрули, чуть трезвее товарищей, не обращали на меня внимания.

У парадной торчал пролетарий, опирающийся на винтовку, как селянин – на вилы.

– К Барскому.

– Валяй, – зевнул пролетарий, – третий етаж.

– Знаю.

– Вот и шкандыбай, коли знаешь.

Дверь в квартиру была распахнута, на пороге валялся смертельно бледный, светящийся в полутьме юноша, почти подросток; я склонился, хлопнул его по щеке – он заворчал сердито. Взглянул на свою ладонь: она была перемазана белым порошком. Из квартиры доносились пьяные вопли и надрывался заевший граммофон: игла подпрыгивала и без конца возвращалась на то же место:

…полюбил её паж…
…полюбил её паж…
…полюбил её паж…

Я заглядывал в комнаты – там орали, валялись в лужах собственной рвоты и мочи, праздновали победу. Толкнул дверь спальни: на кровати полулежал, опершись на спинку, Барский – с голой грудью, с папиросой в зубах; ночной столик был уставлен полупустыми бутылками, в которых плавали окурки. У него на плече покоилась голова какой-то лярвы; бесстыжее мраморное бедро лежало поверх смятой простыни.

– О, какие гости! Молодец, Ярилов, что пришёл. Ты – паренёк гнусный, но умный. Понимаешь, с кем надо и куда…

– Зачем ты это сделал? – спросил я, едва сдерживая ярость.

– Что именно? Я за последние дни много чего успел сделать, ха-ха.

– Тарарыкина – зачем? Капитана «Бунтаря»? Мальчишка, приват-доцент, чем тебе помешал?

– Под ногами болтался. Не гунди, Ярилов. Давай выпьем. Праздник какой! Петроград наш. Считай, без боя, сами сдались, слизняки. А там и Россия будет… Эй, просыпайся. Смотри, кто пришёл.

Лярва вздрогнула, подняла стриженую голову. Протянула прокуренно:

– О-о-о, Николенька! Рада. Давай присоединяйся. Ложись рядышком. Может получиться забавно, хи– хи-хи.

Меня пробило насквозь, от паха до затылка. Этот голос…

– Ты?! Откуда? Когда приехала, сегодня?

Барский захохотал:

– Дурак ты, Гимназист. Она тут с июля. Тебе не показывалась, чтобы на крючке водить. Славно ведь вышло, а? «Кот Баюн» наш, хотя и без него всё получилось в лучшем виде.

Я вытащил револьвер, навёл ему в лоб.