Атака мертвецов

– Это же надо, – восхитился городовой, – вот какие нынче пошли юноши! Охваченные, значит, патриотическим порывом. А вам, папаша, стыдно должно быть: родного сына за шаромыжника почитаете, а он на войну рвётся! Герой! Драть его, конечно, надо всенепременно за принесённое волнение, но герой!

Сера забрался в воинский эшелон, спрятался в вагоне с лошадьми. Ссадили его в Нижнем, приняв поначалу за шпиона и передав жандармам; так что появился он только через две недели – похудевший, пропахший конским навозом и страшно довольный приключением.

Папаша настолько был поражён, что даже не выдрал.

* * *

Лето 1904 г., окрестности Санкт-Петербурга

Цвела сирень, в её пьяных ароматных кустах слышались поцелуи и хихиканье. Дачная молодёжь дружными ватагами то каталась на лодочках, то ехала узкоколейкой на танцы в соседний посёлок; гостивший у нас Серафим-Сера пользовался у девиц небывалым успехом, чему способствовали усы, владение гитарой и несколько романсов, которые Купец исполнял густым баритоном, исторгавшим трепет из нежных сердец. Немалую прибавку его популярности давали байки про путешествие на войну; Сера с каждым разом расцвечивал историю новыми подробностями, и теперь выходило, что ехал он не зарывшись в сено в лошадином вагоне, а в офицерском пульмане, где его принимали за храброго вольноопределяющегося. Появлялись на свет всё новые варианты изложения: теперь его снимали с эшелона не в Нижнем Новгороде, а в Екатеринбурге, Омске, Иркутске – словом, всё дальше в глубинах Сибири; и в деле принимал участие уже не пьяный папаша, а то ли сибирский генерал-губернатор, то ли некий великий князь, лично уломавший Купца вернуться к престарелому отцу, пребывавшему при смерти.

Думаю, через пару недель он доберётся в своих фантазиях до Порт-Артура и расскажет, как самолично сражался против микадо.

Восторженная публика внимала этим вракам, открыв от изумления рты. Мне Купец строго наказал:

– Ты уж, Ярило, не проболтайся, что мы только в пятый класс перешли. Все думают, что я восьмиклассник. А я тебе за это… с Лерой познакомлю, вот!

Кудрявая белокожая Валерия, дочь начальника пристани, была вожделенной Дульсинеей для всех местных донкихотов; я же был равнодушен к её пышным прелестям. Смешно вспомнить: в то лето я решил дать обет безбрачия и все силы свои обратить на укрепление мощи Отечества: изобрести новый военный механизм или некий способ войны, который обеспечит России господство на суше, море и даже в небесах.

Я чертил в блокноте какие-то фантастические силуэты снаряжённых самозарядными орудиями и стопудовыми бомбами воздушных кораблей, легко справляющихся с непокорным ветром благодаря керосиновым двигателям и гигантским пропеллерам; сочинял подводные крейсера, подобные жюль-верновскому «Наутилусу»; но особо мне нравились боевые марсианские треножники фантазёра Уэллса, о которых я читал по-английски в романе The War of the Worlds.

В моих дурацких мечтах всё это было вполне реальным снаряжением, применение коего позволяло поставить япошек на место и спасти честь русских армии и флота.

Поэтому мне было не до развлечений и быстротекущих, подобных легкомысленным одуванчикам, романов, которыми увлекались все мои ровесники и ровесницы. Я считал себя выше этой дурацкой суеты, этих игр в «почтальона» и в фанты со смелыми заданиями («а этот фант пусть по-французски признается в любви Наталье, хи-хи-хи». Тьфу!), писем на «языке цветов» и воздыханий в пьяном сиреневом дурмане.

Лишь иногда всплывала в памяти нечаянная встреча на январской манифестации: сероглазая блондинка, смеющаяся, озорная, вся искрящаяся, как снежинка. Звали её Ольгой, и фамилия была короткая, внезапная, как выстрел: то ли Форт, то ли Дорф. Но я гнал эти мечтания как неуместные. Какие могут быть поцелуи, когда идёт война? И не «маленькая победоносная», а трудная, требующая напряжения всех сил империи.

Я вставал с рассветом, выпивал кружку молока утренней дойки, заедал куском свежайшего хлеба и приступал к занятиям согласно заданию Пана: ходил без палки, приседал у забора; потом повторял упражнения рукопашного боя с применением трости. Купец в это время отсыпался после ночных похождений и не разделял моего энтузиазма, считая его блажью; ну и бог с ним.

После я спешил на станцию встречать первый поезд; с почтмейстером я сдружился, и он снабжал меня свежайшими газетами, вынимая из запечатанных пачек.

Я с нетерпением проглатывал военные телеграммы; но за пафосным словоблудием и потоком малозначительных известий научился видеть истину. Увы, всё было плохо. Японцы неторопливо наступали, оттесняя Маньчжурскую армию; железнодорожное сообщение с Порт-Артуром было перерезано, и это означало осаду; Тихоокеанская эскадра сидела в гавани и не высовывала носу.