Атака неудачника

Насчёт «интеллигентного человека» этот дядя, на поверку всё-таки оказавшийся хоть и незначительного ранга, однако начальником, дико ошибался. И не человек я, и не интеллигент. Не человек — по рождению, не интеллигент — по ментальности. Уж кем-кем, а интеллигентом себя сроду не считал. Мало того, вообще не очень понимаю, что означает этот термин, изобретённый автором романа «Василий Тёркин» Петром Боборыкиным. Мутный какой-то термин. Настолько он мутный, что каждый вкладывает в него (хотя, быть может, правильнее будет сказать — вынимает из него) свой собственный смысл. Сколько людей, столько и смыслов. А потом: я его как где услышу, сразу представляю Васисуалия Лоханкина, тырящего мясо из простывшей кастрюли. Тут же волна омерзения по всему драконьему нутру, и — брр — ничего с собой поделать не могу. Была бы моя на то воля, вымарал бы к чертям собачьим это корявое слово из всех словарей. Нафиг не нужно. Хочешь про сослуживца Ивана Ивановича сказать, что он умница и порядочный человек, ну так и скажи, не наводя тень на плетень: «Вон идёт Иван Иванович, он умница и порядочный человек». Всем сразу про Ивана Ивановича станет всё предельно ясно и никаких на его счёт левых непоняток не возникнет.

Альманах, который я, конечно же, видел впервые, назывался «Сибирские зори». Приличия ради я изобразил живой интерес, даже пролистнул несколько страниц и, не желая усугублять обиду потенциального клиента, извернулся:

— Не сказать, что регулярно читаю, но… Как я понимаю, это свежий номер?

— Да-да, — похвалился господин Холобыстин, — свежий, свежеиспечённый, Заезжал по пути в типографию и вот прихватил. Сам ещё пока не листал, но вы, если желаете, можете оставить себе.

Я сделался сама благодарность:

— Спасибо, Семён Аркадьевич. Огромное спасибо. Обязательно ознакомлюсь. С превеликим удовольствием. Потом как-нибудь.

Таким вот беспардонным, чтоб не сказать бесстыжим, враньём мне удалось слегка растопить сердце господина писателя. Он одобрительно улыбнулся и заметил благосклонно:

— Приятно слышать подобные слова. Мало кто в наше время интересуется подлинной литературой. Это раньше «толстяки» расхватывали, как горячие пирожки, а сейчас, в эпоху чистогана…

Он разочаровано махнул рукой и закатил глаза к потолку.

Понятно, что уважаемый господин Холобыстин имел виду журналы советской эпохи — «Новый мир», «Октябрь», «Неву», «Наш современник», иже с ними, но мне вдруг припомнилось, как лет сто-сто пятьдесят назад я с нетерпением ждал прибытия в Город неразрезанных номеров «Трудолюбивой пчелы», «Адской почты» и «Телескопа». Вот в ту пору меня действительно здорово волновала людская натура, её падения и взлёты. Сейчас уже нет. За век двадцатый, век, который один поэт-страдалец весьма справедливо обозвал волкодавом, всё про сынов человеческих окончательно я понял, ничего принципиально нового от них не жду, интерес мой к ним угас, глаз, излучавший любопытство, потух окончательно.

Пристроив журнал на столе между канделябром и шпагой, я откинулся на спинку кресла, вытянул ноги меж тумб дубового стола и, по-купечески сложив руки отнюдь не на купеческом своём животе, спросил-резюмировал:

— Итак, уважаемый Семён Аркадьевич, вы утверждаете, что на коллектив вашего замечательного журнала наложено проклятие?

— Да, я это утверждаю, — сказал он без тени сомнения.

— И в чём же это, позвольте узнать, проявляется?

Он выдержал длинную, почти что мхатовскую паузу, после которой заявил:

— В серии самоубийств, вот в чём это проявляется.

Выдал с придыханием и уставился, пытаясь пробиться взглядом сквозь тёмные стёкла моих очков. Хотел, видимо, оценить, как отреагирую. Я же, как это оно и подобает бывалому сыщику, воспринял его сообщение со всей серьёзностью. Но — хладнокровно. Поправил привычным движением очки на переносице и ничего не сказал. Мне пока нечего было сказать, я ждал подробностей.

Он это понял.

Глава 2

С полминуты, наверное, писатель раздумывал с чего начать. Я ждал и не торопил, слушал, как долбится в стекло опупевшая в атаке муха. Наконец Семён Аркадьевич собрался с мыслями.

— В общем, господин частный сыщик, тут такое дело, — начал он неторопливо. — Возвращаюсь давеча из Лондона, звоню в редакцию, а из трубки плач и причитания. И сквозь всхлипы страшное: «похороны». У меня волосы на голове дыбом, сразу туда — кто, как? А оно, вон оно как. Покончили с собой один за другим. Внезапно и необъяснимо. Трое. Эльвира Николаевна, завотделом поэзии. Светлой души человеком была. Потом Мариночка… Марина Мордкович, ответственный секретарь. Мы её все Бабочкой звали, всё порхала, знаете ли, порхала. Ну и наконец Костя Звягельский, наш верстальщик-компьютерщик, работяга безотказный.

В этом месте своего рассказа писатель прервался и сокрушённо закачал головой. Я было решил, что — всё, сейчас раскиснет. Однако он и не подумал. Повздыхал-повздыхал и благополучно продолжил всё в том же, печально-повествовательном, тоне: