Атака с ходу

Месяц мы непростительно проволынили - было не до строительства, а зима надвигалась в свои извечные сроки, стоял в огороде сруб с воткнутым в углу топором - отец как воткнул его с вечера, так больше уже и не вынул. Мама погоревала, поплакала и однажды, управившись с домашними делами, забралась на сруб да обеими руками с усилием вырвала из щели топор. Было мучительно глядеть, как она тюкала там, и тогда на сруб залез я. У меня вроде получилось сноровистее, хотя, конечно, далеко не так, как у отца, и все же я дорубил не дорубленный им угол. Правда, немного зацепил острой пяткой колено, прорубив брюки.

С тех пор началась моя плотничья страда.

Самым мучительным было вставать на заре. Мать будила меня в три приема, и уже я вместо отца поднимал поутру своим стуком младших сестренок - так каждый день до глубокой осени. Школа меня мало интересовала, учиться в седьмом классе, в общем, было несложно, куда более серьезные дела занимали меня. К вечеру, прибежав с колхозной работы, ко мне на сруб лезла мать, вдвоем мы передвигали бревно, поднять которое с земли помогал кто-нибудь из соседей. Когда же никого поблизости не было, приходилось поднимать вдвоем. Сначала мы клали его концом на изгородь, потом поднимали на середину сруба и в третий прием, став на скамейку, водружали конец бревна наверх. Потом таким же способом поднимали второй конец. Так дорубили и мшили, ставить стропила помог дядька Игнат, крыл соломой мамин родственник из соседней деревни. Остальное доделывали сами с матерью - это было нелегко, вечно не хватало того, другого. К зиме мы все же вошли в свой новый дом, окна в который поставили из старой хатенки, двери тоже. Пола еще не было вовсе, но печку сложил самый лучший в округе печник (с ним расплачивались потом несколько лет), и в первый же вечер, пригревшись возле ее сырого еще, пахнущего глиной бока, мама, всплакнув, сказала:

- Как-нибудь будем жить, детки.

Детство мое в то лето и кончилось - началась работа, а работящее нашей семьи вообще не было в деревне. Без отца надеяться было не на кого, кусок хлеба надо было заработать самим. В первый же год мама выгнала 430 трудодней в колхозе, я 210, Ленка и та 60. Одна лишь Наталка оставалась дома, но в ее обязанностях были корова, куры, трава, прополка грядок. Все у нас имели свои дела и свои обязанности, и хотя приходилось трудно, порой голодновато и холодно, казалось, что, в общем, вполне терпимо. Ведь до войны было еще целых три года.

10

Часов у меня не было, мы не следили за временем, которого, однако, прошло немало. Я уже несколько раз начинал дремать, но прохватывался всякий раз, как только кто-нибудь заходил в блиндаж или выходил из него. Ананьев все не возвращался, и Гриневич, кажется, тоже придремнул. В блиндаже было совсем тихо, слышались все звуки извне: приглушенный кашель, редкие слова, временами кто-то прохаживался сюда-туда по траншее. Ни одно движение там не оставалось вне нашего внимания - слух даже и во сне был чуток ко всему наверху, чтобы по первому же признаку заметить тревогу.

Однако ночь вроде кончалась.

Правда, меня несколько беспокоило, почему так долго не возвращался командир роты. Что ему было делать там, если все так спокойно! Взводы окопались, и бойцы в отделениях тоже по очереди отдыхают, с цигаркой и притопом коротая непогожую ночь. Блиндаж при такой погоде - роскошь, но всем невозможно в блиндаж, к тому же он тут, кажется, один.

Наверно, я все-таки уснул и проснулся от каких-то встревоженных, не совсем понятных голосов. Подняв голову, вслушался - по траншее кто-то бежал, кого-то окликнул поблизости и стих. Но тут же на входе зашуршала палатка, человек, пригнувшись, заглянул в блиндаж:

- Товарищ лейтенант! Товарищ лейтенант Гриневич!

Сонный Гриневич, наверно, чего-то не понял и отозвался не сразу.

- Товарищ лейтенант...

- Я. Что такое?

- Товарищ лейтенант! - запыхавшись, говорил боец. - Командир роты зовет.

- А что случилось?

Боец помедлил, переводя дыхание.

- Да там... Немцы шурудят.

Гриневич быстро поднялся и, споткнувшись о чьи-то ноги, вышел из блиндажа.

Сонливость моя мигом испарилась. Рядом в темноте задвигался Цветков, напротив, у стены, насторожились раневые. Я понял, что будет пыткой сидеть гут в неизвестности, и тоже встал, натянул на плечо шинель и вылез в транше».

Снегу за ночь прибавилось, им были густо запорошены бруствер и дно траншеи, на котором проступили темные пятна грязи. Вокруг посветлело, стало дальше просматриваться поле, кустарник, бурьян на взмежке. Над тускло-серым пространством висело сумрачное, без единой звездочки небо.

Бойцы из взвода Пилипенко, стоя в траншее, глядели куда-то в сторону. Двое грелись: устало сопя, сосредоточенно толкали друг друга плечами. Они дали пройти мне и тоже стали, вглядываясь в сумерки.

Командир роты был на середине траншеи, как раз в месте стыка позиций двух взводов. Тут же стояли Гриневич, Пилипенко, несколько бойцов и Ванин. У ног младшего лейтенанта вертелась Пулька.