Атака с ходу

- Не дури ты: в плену! - как можно спокойнее сказал Ананьев и потянулся за флягой. - Такие, как Ванин, в плен не сдаются.

- Все может быть, - вздохнул Гриневич.

- Ни черта не может. Я Ванина знаю.

Командир роты отвинтил флягу и протянул ее замполиту:

- Будешь?

Гриневич секунду помедлил.

- А, давай. С горя!

Он немного выпил, слегка поморщась. Затем со вкусом глотнул Ананьев.

- Наделал ты делов, нечего сказать, - более миролюбиво заметил замполит. - Как теперь выкрутиться?

Ананьев, помолчав, негромко сказал:

- Нечего выкручиваться.

Гриневич поежился, затем встал, посмотрел на высоту.

- Ну что же, надо идти. Сюда-то немцы пустили. А отсюда?

- А вы чуть повыше, - показал Щапа - Во, под насыпью, а там свернете. Так скрытнее. За пригорочком.

Гриневич молча послушался я, прихрамывая, пошел вдоль целя над канавой.

«Может, как-нибудь обойдется», - подумал я.

15

Но - не обошлось.

Не пройдя а двадцати шагов, Гриневич остановился.

- А Цветков где?

- Раненых повел, - ответил кто-то в цепи.

- Давно?

- Да только что. Пока вы там разговаривали.

Замполит круто повернулся и едва не бегом, сильно припадая на левую ногу, снова направился к Ананьеву.

- Слышал?

- Что? - спросил Ананьев, и тут уж было ясно, что он не прикидывался, а и самом деле не понял, что встревожило его заместителя.

- Цветков смылся.

- Раненых повел. Я приказал. А что?

Гриневич замер под насыпью.

- Наивный человек! Кому ты приказал?

- Санинструктору. Кому же еще?

- Санинструктору! Ты знаешь этого санинструктора?

Ананьев с силой ударил оземь наверно уже опустевшей флягой. Подскочив, та плоско шлепнулась в грязь за канавой.

- Пошли они все к чертовой матери! Понял? - крикнул он, встав, и опять сел.

Гриневич на этот раз смолчал. В выражении его лица появилось что то новое, что-то отчужденно-безучастное, взгляд замполита остановился на недалеком пригорке.

- Знаешь, Ананьев, - после минуты молчания сказал он. - Знаешь, Ананьев! Расхлебывайсь-ка ты сам! Сам заварил все, сам и расхлебывай! Я тебе не помощник.

Ананьев поднял голову.

- Что - смываешься?

- Не смываюсь, а на законных основаниях отправляюсь в тыл. Я тоже ранен.

- Давай дуй, – просто сказал Ананьев.

- И я тебе не завидую. Все же, прежде чем такое выкинуть, надо было подумать.

- Что я выкинул? - снова вскричал Ананьев. - Чумака вернул? Ну и вернул! Тебя не спросил! Сам сделал, сам и отвечать буду. Понял?

- Нечего понимать. Все и так ясно.

- А мне наплевать! Я командир роты! А вон немцы! Видел?

Гриневич вздохнул.

- Знаешь, мало прытко в атаку бегать. Надо еще и понимать кое-что.

- Что понимать? Надо человеком быть.

- Да? Ну-ну! Давай! Только долго ль пробудешь?

Это уже был скандал. Они явно и насовсем размежевывались, только я, признаться, перестал понимать, в чем дело. Было абсолютно неизвестно, почему замполита так испугал Цветков, почему его нельзя было отправлять в тыл? Что-то недосказанное угрожающе встало между ними, о чем, судя по всему, всегда помнил Гриневич, и что только теперь начал понимать Ананьев. Я слишком хорошо знал обоих, и теперь не столько разгневанный вид ротного, сколько успокоенно-отрешенное состояние Гриневича свидетельствовало, что прав, наверно, Гриневич.

- Словом, я пошел, - сказал Гриневич. - Желаю успеха. Хотя какой там успех! - добавил он. - Пропащая рота.

Замполит коротко взмахнул рукой и, налегая на здоровую ногу, пошел вдоль дороги в тыл за пригорок.

Ананьев остался на насыпи в своей прежней унылой позе: широко расставив ноги в грязных кирзовых сапогах, низко уронив взлохмаченную светловолосую голову. Казалось, он что-то рассматривал в жухлой, прошлогодней траве, перебирая на голенище грязными пальцами. Но он не рассматривал, вообще вряд ли он замечал что-либо вокруг - он думал. Та грубоватая самоуверенность, которая часто вспыхивала в его глазах во время ссоры с Гриневичем, теперь окончательно исчезла, уступив место трудной, непривычной для него сосредоточенности.

Опять заморосило, ребята на разрытом откосе начали натягивать над окопчиками свои никогда не просыхающие палатки. У меня же палатки не было, комсоставская накидка Ананьева тоже где-то пропала: мы постепенно мокли, хотя комроты это почти не беспокоило. Я подумал, что надо, наверно, уходить - ведь он на рассвете уже отправлял меня из роты, - но теперь я просто не решался сказать ему об этом. К тому же мне почему-то не хотелось идти в тыл вместе с Гриневичем. Хотя я и понимал, что в этой стычке с Ананьевым замполит был, очевидно, прав.

Я выждал еще немного и встал, чтобы напомнить комроты о своей судьбе, - сколько же можно было торчать тут с моей раной?