Атаман

— А вы слышали?.. Булочница-то, Маврикия Архиповна, под скорый поезд попала в полудень. Шмякнул он ее, а из нее и дух вон.

— Да ну! Да как же так? — пугается Алая ленточка. — Вот ужасти! Экая бедненькая! А я-то вчерась из-за булок торговалась с ней, дурища…

— Н-да, — лицемерно вздыхает Петр, — вдова, детки остались сиротками.

И добавляет тревожным шепотом:

— А письмишко получено?

— Получено.

— А не сердитесь?

— Чудачок какой! — усмехается Алая ленточка.

Но Петр вздыхает:

— Быть нам без булочной…

Шепотком же робко осведомляется:

— Да ты любишь ли?

Она его успокаивает:

— Родной мой!

На том и покончили. Пошли в клуб, счастливые.

Рабочий клуб окрещен странным именем: «Кружок любителей музыки». «Музыки» же в нем — балалайка да облезлая гармоника.

Убог он и тесен, только две комнаты в нем: танцевальная — вдоль бурых стен расставлены дырявые стулья да дрянные табуреты, — и буфет чайная, где посетители дуются у маленьких столиков в шашки и в шахматы, покуривают вонючие папиросы, да чаек благодушно распивают.

Кузька Орешников завзятый шахматист. Ерзает по стулу, морщится, на партнера смотрит с мрачным подозрением; Петр же и Алая ленточка кружатся в вальсе по танцевальной комнате среди возбужденных, раскрасневшихся пар.

В углу бледнолицый парень наяривает на трехрядке.

Каблуки о пол пощелкивают, развеваются разноцветные юбки, духота, теснота, коптят лампы, а всем весело.

Запыхалась Алая ленточка, раскраснелась:

— Ой, не могу боле я, уморушка…

Петр подводит ее к табурету, а сам на дырявый стул рядом присаживается и из карманов вытаскивает вяземские пряники, орехи китайские, да карамель самую сладкую.

В руки ей сует:

— На-ка вот, ну, пожалуйста!

— Ну, и что это, право, за безобразие!.. Деньгам перевод! — укоряет его Алая ленточка. Петр отвечает ей ласковой шуткою.

— Гостинчик тебе… Вот что.

И она заливается:

— Ха-ха-ха! Да какой же потешный ты… Зубоскал Зубоскалович.

Живо рожица из смеющейся — в задумчивую. Алая ленточка пробует пряник:

— Ой! Сладко-то!.. А то раз я у барыни из вазы персик свистнула, такой миленок, в пушку, что цыпленочек.

И, вспомнив, торопится:

— А во сне я тебя нонече видела…

Глаза потупляет, досказывая:

— Целовались мы!.. Бессовестные!.. На мостике, а под мостиком речка течет, а в той речке вода серебряная, и золотые рыбки плещутся. Что бы такое значило?

Петр сияет.

— Уйдем от них.

— Уйдем! — шепчет Алая ленточка. И они поднимаются — идут в переднюю, спускаются по деревянной лестнице, выходят на железнодорожное полотно. Молчат.

Молчат, а кругом будто пение.

Будто пение, но никто не поет.

Идут, взявшись за руки…

И вот уже нет ни домов, ни людей, кругом только темный лес.

Ночь была.

Рельсы без конца, и влекут куда-то вдаль, вдаль, где все светло, прекрасно и таинственно; где мир иной, и где сердца иные…

— Да знаешь ли?.. Да без тебя, ведь, жизнь не в жизнь!

Приближается поезд. Зловещ и неожидан. Петр целует руку Алой ленточки, и они свертывают с полотна в темный лес.

7

Весной, при сиянии лунном, в лесу, как в храме, торжественно, и кажется он населенным туманными призраками, бесшумно скользящими по зеленым мхам.

Хорошо тогда лежать под кудрявой березкою, беззаботно слушая песни-думы серого гусляра.

Но Алой ленточке страшно;

— А нас волки не слопают?.. Чу! шуршит…

Петр смеется:

— Пусть только сунутся!

И кулаки сжимает воинственно, семерых, мол, на левую!

Вновь слушают шум леса зеленого, песни соловушки, да как ручеек кроткий где-то рядом позванивает… Любо им — обнимаются.

— Сладкий мой!.. А где Бог по-твоему?.. Может, на небе, а не то бродит по лесу?

— Я не верую, — отвечает Петр.

И звенит в ответ смех серебряный:

— Ха-ха-ха! Ну, и я ж тогда не поверую… Эва как: собрались два разбойника!

Опять молчат: слушают соловушку, да обнимаются горячо. Темный лес шумит, а им, как зверкам вольным, радостно.

— Все тарелки у барыни перекокала… Ха-ха-ха! А намедни барчонка по щеке смазала: не приставай вперед…

Кровь к лицу у Петра бросается, а рука тянется к карману, в кармане — финский нож.

— Подлецы!.. Увижу, дам ему взбучку здоровую!

— Ну вот какой, — огорчается Алая ленточка, — да я ж и то по щеке его шлепнула. Обиделся и хамкою выругал.

Смеются, целуются, а в посаде, за лесом, петухи звонко выкрикивают: пора домой!

Нехотя поднимаются, пробираются сквозь кусты к железнодорожному полотну.

— Ой, ой! Чуть глаз себе веткой не выколола… Совсем ротозейка я!

Петр берет ее под руку:

— Будем вместе шагать, вплоть до гроба… а венчаться не надобно.

Она к нему доверчиво прижимается:

— Теперича ты — кормилец мой… Начну книжки читать толстенные… Больно умной стать хочется…

Идут по шпалам, думают о будущих днях, развеселая жизнь впереди — все вдвоем, все вдвоем: и радости, и несчастия.

Вдоль насыпи потянулись серые заборы — посадские огороды, вдалеке же, вероятно, на вокзале, дважды прозвенел дребезжащий колокол. Скоро тронется поезд и пролетит, тяжело отдуваясь белым паром и сердито стуча стальными колесами.

Но нет, не успел: они уже в посаде.

…Тихо и мертво…

На перекрестке стоит городовой.

— Экие мы гуляки! — улыбнулась Алая ленточка.