Атаман А.И. Дутов

9 марта Дутов направил ещё одно письмо Колчаку: «Ваше Высокопревосходительство Глубокоуважаемый Александр Васильевич! Позволяю себе вновь тревожить Вас своими письмами и отнимать столь дорогое у Вас время. Ваше неизменное доброе отношение ко мне и к казачеству заставляет (предположительно, здесь и далее текст подчёркнут А.В. Колчаком. — А.Г.) высказать несколько слов, сильно наболевших в душе. Я не льстец, но при нашей встрече я вынес одно, что Вы враг интриги, дипломатии, глубокий патриот и чисто бескорыстно любите нашу многострадальную Русь. Этим Вы навсегда сделали меня самым горячим Вашим сторонником и всё, что я в силах — отдам Вам и сделаю для укрепления Вашей власти, Вашего имени и не остановлюсь ни перед чем ради защиты Вас. Смею заверить Ваше Высокопревосходительство, что я хотя занимаю скромный пост, но всё-таки могу немного быть полезным, пока есть силы. За последнее время я очень устал, нервы дошли до предела, и я свалился. Последняя поездка на фронт, при страшном морозе, буране и трудности переездов, окончательно расстроила меня как работающий механизм. 865 вёр[ст] — в 12 дней проехать, усмирять, наводить порядок, вразумлять и быть в то же время одному — очень тяжело. Про опасность я уже не говорю, я ночевал в пос. Тереклинском в 8 вер[стах] от красных, не зная, что части ушли с фронта, и имел при себе адъютанта и урядника. Но это всё ещё ничего. Воспользовавшись моим отсутствием, господа казачьи агитаторы начали поговаривать о смене Командарма и Атамана. Я приехал и сделал обычный доклад, и в результате, конечно, все замолчали, но все эти интриги, сплетни становятся не под силу и жить среди них очень тяжело. Всё это, взятое вместе, вылилось в той телеграмме, которую я через Наштаверх осмелился прислать Вам. Я глубоко извиняюсь за неё, но больше не было сил и думал, что для казаков это будет лучше. Ведь владеть их душой, быть с ними и жить среди них тоже нелегко и мой крест очень тяжел. Я был бы счастлив, если бы кто-нибудь меня заменил, но, к сожалению, у нас нет никого. С одной стороны, чрезмерная усталость, с другой — какое-то непонятное отношение общества к казакам — ещё более убедили в моей непригодности к современному течению. Если Ваше Превосходительство изволит вспомнить нашу беседу, то я говорил тогда о «бывших» людях. Вот я уже, как мне показалось, пришёл к этой категории и потому имел мужество это сознать и уйти. Но никто не пускает. Затем, Ваше Высокопревосходительство, я позволяю себе немного вернуться к прошлому. Когда ещё не было славной Сибирской армии, казаки дрались, как умели, с тем, что у нас было, ни на что не надеясь. За их лавой и чехами тогда происходила мобилизация и обучения, и сибиряки, обучившись, одевшись и сплотившись, широкой лавиной двинулись вперёд, и теперь они непобедимы. Слава и честь доблестным сибирякам, но всё-таки казаки свою историческую роль форпоста и инициатора сыграли, и если теперь идёт развал у некоторых, то ведь, собственно говоря, армия не спаяна, она милиционна, она народна, и это есть повстанцы, а не войска. Настоящие войска из них на Уфим[ском] фронте и, у меня дерутся и посейчас выше всяких похвал. Значит, дело в чём-то другом. И вот я, зная их душу, лично вожу их в бой, делаю ту работу, которую ни один из командиров не делает, да и не знает. Вот почему я защищаю казаков и при всей их неустойчивости надеюсь, [что] опять можно создать огромное число полков и в преследовании они будут незаменимы. Это будет по мере движения вперёд по станицам. Сейчас весь Троицк наводнён агентами большевиков и была даже одна попытка к восстанию, мною в корне и жестоко подавленная. Не смея Вас более затруднять, спешу закончить письмо. Глубокоуважающий Вас и навсегда преданный А. Дутов»[1564].