Атаман Семенов

— В Порт-Артур нам уйти не дадут, — сказал он, потыкав пальцем в змеистую горку телеграфной ленты, лежащую на полу. — Надо срочно прорываться в Гродеково. Там мы будем в безопасности. Да и на месте будет виднее, что надо делать дальше.

— А что, момент для этого удобный, — произнес Таскин, зевая и протирая пальцами глаза — он еще не отошел от сна. — Меркуловы отдали приказ о выводе из Владивостока Маньчжурской дивизии и Забайкальской казачьей бригады. С ними мы можем и уйти.

— Хорошая мысль, — одобрил атаман, остановился около иллюминатора, прислушался к разговору двух часовых — к борту «Киодо-Мару» попыталась подойти незнакомая шлюпка, часовые отогнали ее лучом прожектора. — С забайкальцами можем уйти и мы. Под шумок.

За шхуной «Киодо-Мару» и днем и ночью велось наблюдение, ни один человек не мог покинуть борт незамеченным. Более того, утром Семенов узнал, что береговая охрана получила распоряжение открыть огонь по атаману, как только он ступит на сушу. Огонь на поражение.

Семенов решил немного выждать, затихнуть — пусть притупится бдительность тех, кто за ним наблюдает, — и собственную эвакуацию подготовить как можно тщательнее. Конечно, уходить с «Киодо-Мару» ему придется одному либо с людьми, о которых никто не подумает, что они близки к атаману. Никого из приближенных, ни Таскина, ни Буйвида, с ним не будет — одно их присутствие рядом может выдать его — примерно так же рыбы-прилипалы, неотступно следующие за акулой, выдают владычицу морей...

Буйвид порекомендовал атаману одного верного человека, офицера, который вместе с семеновцами прошел и огни, и воды, и медные трубы, — калитана-серба Авдаловича.

О том, как и когда атаман покинет «Киодо-Мару», отныне знать будут только три человека — Буйвид, Авдалович и сам Семенов — даже Таскин, он хоть и свой человек, а, приняв на «грудь лишнего», может проговориться и потому об этом узнает в самый канун исчезновения атамана со шхуны. Как и те, кому это также положено узнать в последнюю очередь. Ну, а те, кто ничего не должен знать — ничего знать и не будут.

Капитан Авдалович — внешне неприметный, с сухим темным лицом и тонкими, не больше нитки усиками, с бесстрастным взглядом выпуклых глаз — незамедлительно обследовал владивостокский причал, к которому могла пристать шхуна с атаманом, и обнаружил ни много ни мало — двадцать три шпика. Двадцать три человека были готовые в любую минуту пустить в ход оружие, внимательно наблюдали за шхуной, не упускали ничего. Атаман, узнав об этом, грустно поскреб пальцами усы:

— Высоко подняли меня братья Меркуловы, ценят...

Оказалось еще, что и из города выбраться незаметно не удастся: все дороги перекрыты, всюду посты, засады, шпики, каппелевские патрули. Появиться, например, на железнодорожном вокзале — упаси Господь: тут же заломят руки...

И вообще обстановка в городе была нервной, напряженной, это было видно невооруженным глазом, ощущалось даже кожей — все, начиная с дворников, кончая пьяными докерами в порту, понимали: власти чего-то замышляют.

— Ладно, попробуем поиграть с братьями в кошки-мышки, — сказал Семенов Буйвиду, — посмотрим, кто кого переиграет.

Он потер руки, демонстрируя полковнику, что любит запах пороха. Но вот глаза атамана... Они выдавали его, в них появилось что-то загнанное, угрюмое, свидетельствующее о неком внутреннем разладе, о боли, сидевшей в нем. Атамана можно было понять — он не ожидал такого приема, не ожидал, что его так нагло предадут Меркуловы, ожидал совершенно другого — что народ поднимет его на руки и понесет во дворец: царствуй, мол, Григорий Михайлович, управляй... Но этого не произошло.

Поскольку все выезды из Владивостока были запечатаны, выход оставался один: в ночной мгле подогнать к борту шхуны катер с погашенными топовыми огнями, забрать атамана и двинуться вдоль берега к железнодорожной станции Надеждинская, это далеко — верст семьдесят от Владивостока, — зато безопасно.

В Надеждинской атамана будет ждать взвод забайкальских казаков с лошадьми в поводу. Имелась еще одна тонкость, которую Авдалович должен был учесть в своих расчетах: сделать это надо в тот момент, когда через эту станцию будет проходить Забайкальская бригада.

Авдалович, сухой, бесстрастный, изложил свой план Буйвиду; тот, мрачный, неожиданно сделавшийся грузным, неповоротливым, будто внутри у него проснулась некая болезнь, вызывающая у человека полноту, почесал ногтями небритую, сахарно захрустевшую щеку и произнес одно-единственное слово:

— Годится!

Серб отправился на берег подыскивать подходящий катер.