Атаман Семенов

Сам Томилов два месяца пробыл в Харбине, где одним из столпов русской эмиграции был его однофамилец — князь Томилов — человек надменный, но добрый. Капитан-лейтенант выдал себя за родственника князя, точнее — за его племянника, бежавшего из Совдепии, документы на этот счет у Александра Томилова имелись надежные — и «дядя» принял его.

На одном из приемов в Харбине появился и атаман Семенов. Он показался капитан-лейтенанту очень старым, изможденным, высохшим, будто гриб, с шаркающей полунемощной походкой. Но впечатление это было обманчивым — жесткие глаза атамана светились умом и были очень властными. Вот это выражение властности удивило тогда Томилова больше всего: атаман смотрел на собравшихся, будто царь на своих подданных.

В следующий раз Томилов увидел Семенова, когда того вели по длинному тесному коридору теплохода «Хабаровск», стоявшего у Харбинского причала. «Хабаровск» собирался уходить домой, Семенов, усталый, небритый, сгорбленный, с загнанными глазами, глянул на Томилова в упор и не узнал его. Впрочем, трудно было узнать в моряке, на чьем кителе красовались золотые погоны капитан-лейтенанта, «племянника» князя.

Имелись и другие версии ареста атамана Семенова, но они были всего-навсего версиями, вымыслом, призванным скрыть правду.

Велико же было удивление сотрудников газеты «Труд», когда через четыре месяца после публикации моего очерка из Австралии неожиданно пришел толстый пакет — одиннадцать страниц убористого текста, напечатанного на портативной машинке и подписанного младшей дочерью атамана — Елизаветой Григорьевной Явцевой.

Е. Явцева рассказала, как все было на самом деле:

«В начале августа 1945 г. нам стало известно из средств местной массовой информации, что советские войска перешли границу и движутся в глубь Маньчжурии. В Дайрен войска пришли 31 августа или 1 сентября, точно не знаю, но навсегда запомнила, что задолго до них, а именно 22 августа, на аэродроме между нашим поселком и Дайреном высадился специальный десант. Это случилось так.

Во второй половине дня в небе низко пролетели и повернули в сторону аэродрома несколько самолетов с советскими опознавательными знаками. Примерно через два — два с половиной часа к нашему дому подъехал автомобиль. Из него вышли пять человек.

Один из них был штатский — шофер советского консульства (мы его знали), четверо — военные, офицеры. Трое были вооружены автоматами, причем держали их на изготовку, а четвертый, майор, был с револьвером в руке. В это время сестра Тата (Татьяна), я и наш трехлетний племянник Гриша гуляли в саду перед домом, недалеко от ворот, всегда настежь открытых. А отец с нашим братом-инвалидом Мишей сидели в тени на открытой галерее, опоясывающей дом по второму этажу. День был жаркий, я даже помню, что отец тогда был в шортах и белой футболке.

Мы с сестрой, увидев военных, сразу замерли на месте, а они быстро подошли к нам, спросили строго и громко: «Где ваш отец?» Отец, видимо, все видел и вопрос услышал. Он подошел к перилам и тоже громко ответил: «Я здесь, господа офицеры!» И тут же отец велел нам проводить военных в дом.

Мы с Татой открыли парадную дверь и, как полагается, предложили офицерам войти. Но они в ответ резко и строго приказали: «Входите вы первыми!» — и продолжали держать автоматы наготове. Мы провели «гостей» в гостиную, где их уже ожидали отец и его старый друг, соратник по Первой мировой и Гражданской — генерал-майор Е.Д. Жуковский (он всегда жил в нашей семье на правах близкого друга отца). Настороженно оглядываясь вокруг и все время держа автоматы наготове, военные вошли в гостиную.

Убедившись в том, что никакой засады нет и что никто им не оказывает сопротивления, офицеры по приглашению отца сели и положили автоматы на колени. После этого мы с Татой вышли.

Наш брат Миша был старше нас (ему было в то время 22 года, моей сестре Тате — 17, а мне —15 лет), он хорошо понимал, зачем пришли офицеры, и в нескольких словах все объяснил нам. Встревоженные, мы, конечно, уже были не в состоянии далеко отойти — стояли все трое поблизости у открытых дверей и прислушивались к тому, что происходит в гостиной. А там шла беседа на вполне ровных и мирных тонах, никто даже голоса не повышал. По отдельным словам и фразам мы могли понять, что разговор шел то о Второй мировой войне, то о Первой. (И та и другая — с Германией; и царские, и, наверное, советские офицеры прошли через фронт.)

Беседовали они очень долго. Уже вечерело. Гостиная, где они сидели, через арку переходила в столовую. По заведенному порядку, когда наступило время, к отцу подошел наш повар и спросил, можно ли подавать ужин. Прежде чем ответить, отец, по закону гостеприимства, предложил «гостям» отужинать. Те охотно согласились. Потом и нас позвали.