Атаман Войска Донского Платов

Забогатевшая старшина стала тогда прибирать Дон к рукам[7]. Помнили деды страшные времена атамана Максимова. Тот Максимов «сотоварищи» старожилых казаков, которые по двадцать и более лет на Дону жили, неволей на Русь высылал и в воду ради своих взяток сажал[8] и по деревьям за ноги вешал. Женский пол и девичий не миловал. Многие городки его подручные выжгли, а пожитки «на себя отбирали». Всё им земли и угодий не хватало[9]. В начале века сцепились со слободскими[10], с Изюмским полком, за солеварницы по речке Бахмуту и простых казаков подзуживали. Думали, как раньше, выехать на казачьем горбу… А их и подзуживать не надо. Полыхнуло по Дону — и нашим и вашим досталось. И Максимова убили булавинцы с общего ведома казачьего, со всех речек Войска совета. А что потом началось — про то деды и вспоминать не хотели…

Потеряло Войско многие земли по верховьям рек и по Волге. Нагнал царь на Дон солдатни. Дворяне русские самовольством своим казаков безвинно смертным боем били и всячески ругали. А солдаты в луке по-над Доном многих казачьих свиней побили. Из траншемента, поставленного над городом, приходили они в Черкасск, пили, казаков били и ругали булавинцами и бездушниками, а когда обратно шли, огороды ломали и шпагами овощ рубили.

А теперь и вовсе крепость поставили. Вроде бы от турок и татар, но еще и для удержания бурного казачества в повиновении. Разгородили Черкасск и Азовское море, перекрыли дорогу за зипунами[11]. Смотрят с бастионов пушки: «Нет, ребята, гулять в море самодурью мы вам не дадим. Служить будете…»

Тяжелые времена. Если б не рыба донская, ложись да помирай. Однако многие надеялись, что гордый и властный Степан Ефремов это дело поправит…

Вверху над Доном пыль заклубилась. Бездорожно, с детским бесстрашием неведения скачут казачата — речка так речка, буерак так буерак. Разгоряченные кони рвутся под невесомыми всадниками. Впереди на сером жеребчике красивенький, русенький и голубоглазенький — Ивана Платова единственный сын. Коня отец с прусской кампании привел, поймал в поле осиротелого и перепуганного. Младший Платов всем говорил, что конь арабский, но подозревали казаки, что — мадьярский. Откуда в Пруссии арабские кони?

И конь назад косится, и всадник оглядывается, не дает себя обогнать. Гордый чертенок, самолюбивый. Да и другие — подрастающая черкасня — друг перед другом не конем, так собственной лихостью выхваляются. Казака сразу видать.

Подлетели казачата:

— У Большого!..

Да нет, пока скакали, небось, уже у Малого…

С колокольни подали знак. Гулко бухнули колокола. Оживление.

— Пали!

И, покрывая все звуки, оглушительно приветствовали показавшийся караван черкасские пушки…

Подвижный, веселый, игривый маленький Платов радостно кружился в хороводе запотевших, не могущих остановиться коней. И серый жеребец, и мальчик были единым существом, тем самым сказочным «центавром»… И весь хоровод коней и маленьких всадников был слаженным, единым и живым существом.

Не отвлекаясь на бег и шараханья, с восторгом смотрел Матюшка Платов голубыми своими глазками, как заволновалась, задвигалась толпа в ответ на его крик. И в этот миг походил он на котенка, который, играясь, взобрался черт-те куда, висит, скособочившись, на страшной высоте и, вывернув голову, благодушно взирает на сияющий мир. Если б не коготки, убился бы давно…

Черными узкими зрачками следил Матвей, как поплыли над людьми светящиеся клейноды, как расступилась толпа, пропуская вперед атаманшу Меланью Карповну. Та шла, окруженная детьми, младшего несла на руках. Яркие губы ее в профиль казались острыми. Взгляд карих глаз — упрям, своеволен. Судимый в прежние времена за двоеженство Степан Ефремов отпустил с Богом обеих жен и взял себе с черкасского базара третью — красавицу Меланью. Облагодетельствовал бедную торговку. Свадьбу закатил такую, что ни до, ни после славный город Черкасск не видывал. И неожиданно попал тщеславный, но поистаскавшийся бабник в цепкие лапки. Стала базарная торговка полноправной атаманшей. Кое-кто Меланью Карповну и побаиваться стал. Раньше ее как-то старый Данила Ефремов сдерживал. Что-то теперь будет… Прелести атаманши со временем пообвисли, но личико нежное с точеным носиком по-прежнему свежо. И вокруг — стайкой и на руках — ефремовские отпрыски. За колючий, вышитый золотом подол испуганным ангелочком держится дочь Наденька, постоянная гостья Матвеевых снов и грез.

Вместе с Матвеем жадно следят за приготовлениями верные друзья, потом играть будут в эту встречу, и маленький Платов уже знает, что будет «Степаном Ефремовым».

Как жеребец отбивает себе табун, так и он, Матвей, отбил и увел старших мальчишек, ровесников своих и малышню, подбивает их на разные шалости, атаманствует безраздельно. Чуть «не по его» — враз голову набьет. Многие казачата тайком слезы и красные сопли утирают. Но от материнского глаза не скроешься, и не любят соседки-казачки платовского наследника.