Атаман Золотой

— Надо одну комнату отделить, — лукаво заметил Никифор.

— Для тебя, что ли? — опросил Мясников. — Палашку хочешь привести?

— Нет, для молодых.

— Для каких молодых?

— Для атамана и Дуняшки.

Андрей рассердился.

— Будет тебе брехать.

— Чего брехать, видал, как вы целовались.

— Ну, и пес!

Мясников захохотал.

— Он тебя выследил, чтобы самому по закону с Палахой начать жить. Я их, ильинских, знаю: мастера в мутной воде рыбу ловить. Недаром возле Камы живут.

— Пускай ведет Палашу, — добродушно согласился Андрей. — Заживем семейно. Будет кому щи варить да чистоту наводить.

— Ну, и живите, а мне оставьте место хоть на голбчике, — пошутил Мясников.

Избу все-таки разделили на две половины.

В Михайлов день справляли новоселье. Мягкий пушистый снег лежал на поляне, на крышах изб, на ветвях деревьев. И от чистой его белизны было светло вокруг.

Давыдовы снохи напекли пирогов, сварили жирные щи, состряпали кулебяку. Старик вытащил из подполья заветный лагунец медовухи. Дуня накрыла на стол чистую скатерть. В новой горнице вкусно пахло свеже выстроганным деревом, на стенах выступили прозрачные клейкие капли.

Когда все сели за стол, Давыд перекрестился.

— Освятить бы надо жилье-то, да где попа достанешь.

— Сами освятим, Давыд Маркелыч, — отозвался Никифор.

— Помолчи, шуторма! Крест — от нечистой силы оборона.

Дуняша принесла ржаную ковригу, старик в благоговейном молчании всего застолья разрезал ее на ломти. Посреди стола поставили большой пирог с рыбой.

Давыд налил всем по чарке.

— Ну, детушки, и вы, гости любезные, выпьем за новый дом, чтобы жилось в нем в труде и радости…

И все выпили по чарке. Женщины стояли поодаль.

Когда выпили по третьей, Никифор повеселел.

— А что же это бабоньки-то притолоки подпирают? Али места за столом не хватает?

— Ладно им и так, — ответил Давыд. — Не отсохнут ноги… Дунька, неси брагу!

Дуняша налила кружку и поднесла сначала отцу. Тот отпил. Дочь опять налила с верхом и так обошла всех. Когда очередь дошла до Андрея, он сказал тихо:

— За твое счастье, Дунюшка!

Девушка ответила нежной улыбкой.

— Пейте на здоровье!

Никифор, больше всех выпивший медовухи, раскис:

— Хорошие вы мои! Мы с вами проживем… Как родные, будем жить… Вот как!

— Ежели к нам с добром, так и мы добрые, — говорил Давыд. — Вон мы с женой сорок лет прожили, как с катушки скатились…

Заговорили и молчавшие до того его сыновья.

— У нас в куренях один углежог в кучёнок провалился, еле живого вытащили.

— Все одно помрет мужик, шибко обжегся.

— Вы хоть ради новоселья-то не болтали бы про такое, — рассердился Давыд. — Нешто другого разговора нет.

Мясников пил и не пьянел, только становился еще мрачнее. У Андрея слегка кружилась голова.

Женщины тоже выпили медовухи и сели рядом с мужьями за стол.

— А тебе, Дуня, и места нет? — пожалел Никифор. — Садись со мной рядом… Нет, не садись — у меня невеста есть. Палашкой зовут…

Дуня села рядом с Андреем, Давыд глянул на нее с гневным изумлением и даже крякнул: «Это что же за бесстыжая!» Но ради праздника не сказал ничего.

«Точно свадебный пир», — подумал Андрей.

Он ощущал рядом теплоту девичьего тела и с нежностью думал:

«Не ты ли моя суженая, с кем идти мне рука об руку всю жизнь до гроба?»

Дуняша как будто угадала его мысли, повернулась и быстро шепнула:

— Не гляди на меня; тятенька гневается.

Давыд переводил взгляд то на дочь, то на Андрея: ему по душе был этот ловкий и сильный парень, он бы с радостью отдал за него дочь, но вот беда: кто он таков, не известно, сегодня здесь, а завтра ищи его, как ветра в поле. А проклятая Дунька глаз с него не спускает. Надо дать ей острастку!

С этой мыслью он тяжело поднялся из-за стола, за ним поднялись и сыновья. Дуня осталась убирать остатки еды.

— Выходи за меня замуж, Дуняша, — сказал Андрей, обнимая девушку за плечи. Она спрятала у него на груди счастливое лицо.

Никифор похрапывал, прислонившись к стене и опустив голову на грудь. Мясников забрался на полати. Весь день он не проронил ни слова. Андрей догадывался о причине его тоски. Однажды кузнец рассказал ему, как он поженился и стал жить во вновь отстроенной избе, как явился смотритель с заводов Походяшина и приказал отправляться на Богословские заводы. Кузнец отказался. Его хотели взять силой. Он убил смотрителя и бежал, оставив навсегда и дом и жену.

На другое утро Андрей пошел на половину, где жил Давыд. Старик надевал бахилы, а Дуня затапливала печь.

Андрей молвил напрямик:

— Дедушка Давыд, благослови свою дочь на брак со мной.

Давыд поглядел исподлобья и долго молчал.

— Не нашего ты корню человек. К крестьянской работе непривычен. Жить в лесу не станешь… Пошто сомустил девку?

— Не сомущал он меня, тятенька! — отчаянно крикнула Дуняша.

— А ты молчи! Рано волю взяла. Вот возьму варовину да отхлещу…

— Стало быть, нет твоего согласия? — спросил Андрей.

— Нет и не будет.

Дуня с рыданьем выбежала за дверь.

Андрей, может быть, и настоял бы на своем, но образ Матрены по-прежнему жил в сердце. Глядя на Дуняшу, он невольно вспоминал ту, которая принесла ему такое большое и такое мимолетное счастье.

Однажды девушка спросила его:

— Любил ты кого-нибудь, Андрюша?