Атаман Золотой

— Любил, только померла моя любушка.

— Хороша она была?

— Зачем тебе знать?

Дуняша отошла от него и сказала с грустью:

— Ты и теперь ее любишь.

— Ее давно нет в живых и не надо о ней вспоминать.

У Дуняши показались слезы.

— О чем ты, Дуня?

— Так… ни о чем.

Зимой Андрей постарался каждому из товарищей дать дело. Вспомнив, как чеботарили они с Блохой на ревдинских куренях, он через Дуняшиных братьев связался с куренщиками. Заказов на починку всякой дорожной снасти было столько, что друзья половину избы превратили в мастерскую.

С утра до вечера слышался стук молотков.

— Сроду не думал, что чеботарем стану, — говорил Никифор.

— Полюби дело, и оно тебя полюбит, — подбадривал Андрей.

— Ты вроде деда Мирона: нас на путь наставляешь, а сам поди не чаешь, как весны дождаться.

И все трое расхохотались.

Между тем слух о новоселах на Давыдовом починке дошел до ушей начальства. На масленице со старшим сыном Давыда приехал незнакомый человек. Был он маленького роста, собой щуплый, с хитрыми глазками и сморщенным, как пустой кошелек, лицом.

— С праздником, с широкой масленицей! Вон вы куда забрались! Верно, чтобы от очей начальства подальше быть? Ась?

Давыд несколько смутился.

— Это уж как вашей милости угодно.

Он посадил гостя за стол и поставил перед ним тарелку с блинами.

— А кто у вас в другой половине жительствует? — полюбопытствовал приезжий.

— Знакомцы деревенские, земляки.

— Что же ты их не пригласишь к столу?

— Чего их приглашать: не чужие, сами придут. А вы, господин, чьи сами-то будете?

— Красноуфимский я. По письменной части маюсь.

Глаза «красноуфимского» воровато шарили по избе.

— Нехудо живете, худо, что в тайности себя содержите.

Поев, он оделся и будто по ошибке зашел на другую половину. По случаю праздника друзья играли в карты.

— Мир честной компании! — сладким голосом заговорил приезжий. — Дозвольте присесть?

— Садитесь, — ответил Андрей. — Какое у вас к нам дело?

— Дела, можно сказать, никакого… Просто заехал познакомиться… Узнать хотелось, кто в такой глухомани поселился.

Андрей нахмурился.

— На что же это понадобилось?

— Да больше из любопытства.

Мясников внимательно разглядывал неожиданного посетителя. Тот невольно съежился под его немигающим тяжелым взглядом.

— Что ты, мил-человек, так смотришь на меня? Или признаешь знакомого?

— Признаю, — глухо сказал Мясников.

Гость принужденно засмеялся.

— Истинно сказано: гора с горой не сходится, а человек с человеком сойдется… Уж вы меня простите. Я поеду.

— Скатертью дорожка, — буркнул Никифор.

Приезжий откланялся, следом за ним вышел и Мясников.

Вскоре есаул вернулся и спокойно сказал:

— Помогите-ка мне, ребята, зарыть эту падаль.

— Убил?

— А как вы думали? Он нас вынюхивал. За тем и ехал в такую глушь. Он мне уж попадался раз, да я, дурак, отпустил его в ту пору… Старый ярыжка!

Через несколько дней поздно вечером раздался стук в ворота. Андрей вышел отворить, думая, что это один из давыдовичей. Перед ним стоял среднего роста худощавый пожилой человек.

— Пусти переночевать, — попросил он, — да скажи, коня куда завести.

— Ступай в избу, а коня заведи под навес.

Незнакомец сильно прихрамывал.

Андрей провел его в свою половину, где по стенам рядом с хомутами, седлами, уздечками висели лосиные рога, волчья шкура и несколько соболиных шкурок.

Мясников и Никифор храпели на полатях.

Проезжий окинул жилье острым взглядом, снял овчинный полушубок и остался в поношенном военном мундире.

— Верно, пришлось и на войне побывать? — спросил Андрей.

— Пришлось всякого отведать: и худа и лиха, — молвил хромой. — Завоевали бы всю Пруссию, кабы не господа-енералы. Много было меж них с немецким духом и ретираду чинили, где наступать следовало.

— Что ж ты сам ушел из армии или по ранению?

— В инвалиды меня поверстали, вот и попал на родину. Слыхал, может, село Богородское?

— Нет, не слыхал.

— Когда-то богато жили мужики, покуда не добрались до них царские чиновники да помещичьи бурмистры. Сам-то я по литейному делу мастеровал, а теперь вот медком да воском торгую. Езжу к знакомым пасечникам. Вот и к Давыду заехал.

«А ведь это я его в Осе встречал», — вспомнил Андрей, при свете лучины разглядывая незнакомца. Что-то необычное чуялось ему в этом ночном посещении.

Он угостил заезжего ужином.

Сухощавое с реденькой седой бородой лицо его дышало умом и энергией.

— Слыхал ты, — спросил он с лукавым видом, — притчу про четырех братьев?

— Нет, не слыхал.