Атаман Золотой

«Раненого атамана велеть осмотреть и пользовать лекарю под крепким караулом и о состоянии его всегда канцелярии рапортовать, а убитого выставить здесь, на месте публичного наказания, и, привязав к столбу, держать тут же до завтрашнего дня, прибив лист со следующей надписью: «Сей злодей, разбойник, изверг рода человеческого, хотя и ушел от достойного по законам наказания, но получил себе достойную злодея смерть и выставлен теперь через палачей на место казни для народного позорища». А потом зарыть уже в лесу, в земле, через палачей же».

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

«Рыжанко не разбойник был, зачем разбойник? Он рабочих защищал».

«Уральский фольклор».

Атамана содержали в госпитале под строгим караулом. Каждое утро лекарь прикладывал к ране примочку, и, сделав перевязку, шел докладывать начальству о состоянии здоровья заключенного.

В палате, кроме Андрея, лежали еще двое.

— За что тебе такая честь? — спрашивал один из них.

— За доброе дело, — отвечал Андрей, — за то, что злейшего изверга жизни лишил.

— Кто же тебе такое право дал, чтобы судьей над человеками быть?

— Народ дал мне такое право.

— Глупец ты! Народ — что трава. Разве могут люди подлого состояния о каком-то праве думать, а тем паче другим его давать?

Андрею не хотелось продолжать разговор. Эти люди были ему глубоко чужды. Думал он о своих друзьях. Он не знал, где они заключены. Наверно, томятся в остроге, ожидая казни.

Залечить рану ему не дали. Молчаливый солдат повел его в контору судных и земских дел. Впервые увидел Андрей тех, в чьих руках сейчас находилась его судьба. Члены присутствия в мундирах, шитых золотом, с любопытством глядели на грозного атамана, посмевшего поднять руку на самого завододержателя. Видимо, ожидали увидеть матерого разбойника-богатыря, а перед ними стоял золотоволосый, синеглазый молодой человек с прямым и открытым выражением лица.

Последовали обычные вопросы: кто такой и откуда, сколько лет, бывал ли у святого причастия…

Андрей не запирался. Сказал, что живет по чужому паспорту. Рассказал о том, как нападал на барки по Каме и Чусовой.

Толсторожий, с свиными глазками судья промолвил злым голосом:

— Раненько же ты пошел по большой дороге. Вот она куда тебя привела… Кто твои соумышленники?

Андрей с презрением посмотрел на него.

— Соумышленники мои либо побиты, либо разбежались, куда глаза глядят. А тех, что со мной взяли, вы знаете.

— Врешь, вор! Выдавать не хочешь? Ты еще нам скажешь, с кем господина Ширяева убивал.

Андрей молчал.

— Небось, заговоришь, как на дыбу вздернут. Позовите-ка Мефодю.

Пришел палач, высокий жилистый мужик с блеклыми, неживыми глазами.

— Пойдем, — сказал он, тронув Андрея за плечо.

Члены присутствия также поднялись с мест. Они спустились по темным каменным ступеням в подвал. Тусклый свет слабо проникал сквозь маленькие слюдяные оконца. Могильным холодом веяло от стен, запачканных пятнами крови. Андрей увидел привязанные к перекладине под потолком веревки с кольцами, кнут, щипцы для вырывания ноздрей и содрогнулся.

Палач сорвал с него рубаху и всунул его руки в кольца. Когда он подтянул веревки, Андрей застонал: обе руки были мгновенно вывихнуты. Холодный пот выступил на лбу.

— Скажешь?

Андрей побелел, но молчал.

— Сними, Мефодя.

Палач снял Андрея с дыбы и привычными движениями вправил суставы. Андрей едва удерживался на ногах. Раненая и еще не зажившая рука горела, как в огне.

Сколько ни бились судьи, они не вырвали у него ни одного слова. Снова отвели в госпиталь.

— Угостили, видать, ладно, — сказал один из больных.

Чувство глубокого одиночества овладело Андреем. Если бы с ним были его товарищи, шайтанские мастеровые!.. У него начался жар. Пришел лекарь и руками развел.

— Ты меня, друг, не подводи. Начальство велело тебя пользовать, чтобы казнь в полном здравии принял.

— Оставь меня, палач, — сказал Андрей.

В горячечных видениях проходили перед ним события его недолгой жизни, люди, встречи с которыми запечатлелись в его сознании. Снова видел он атаманшу Матрену — гордую, сильную, красивую. Но уже бледнел этот образ и его сменяла другая женщина — кроткая, самоотверженная. Что с ней, с его Дуняшей? Помнилось ее лицо в минуты расставанья, полные слез глаза, ее объятия.

Темно и тихо в палате. Чьи это шаги он слышит? Кто-то подходит, легкий, незримый, заговаривает с ним. Да неужели это Блоха, а может, дед Мирон? Безликий, он шепчет, точно трава шелестит, в самое ухо.