Ататюрк. Особое предназначение

И кто знает, может быть, именно тогда Кемаль осознал, что для возрождения и процветания любой страны в ней надо установить тот самый железный порядок, при котором чиновники перестанут врать и воровать.

Но то, что безрадостная армейская действительность заставила его задуматься над тем, что же все-таки происходит в стране, несомненно.

В учебных классах Генерального штаба и на пропитанных духом юношеской романтики революционных сходках все выглядело гораздо безобидней.

И всем им, таким, в сущности, наивным, казалось, что стоит только захотеть, как все устроится само собою.

Ничего подобного!

И в этом затерянном на задворках империи гарнизоне, где его окружали не начитавшиеся Намыка Кемаля юноши, а потянувшие лямку гарнизонные офицеры, все выглядело совсем иначе.

Да, многие из его сослуживцев были еще молодыми, но жаркий ветер пустыни давно уже высушил в их душах остатки романтизма, и на жизнь они взирали совсем другими глазами, нежели пришедший к ним из совершенно другого измерения Кемаль.

Он начал чрезмерно увлекаться спиртным, стал еще более раздражительным и однажды выложил все, что думал, полковому командиру.

К его удивлению, тот не подумал возражать и поговорил с ним, что называется, по душам.

Да, во многом Кемаль прав!

Но что делать?

Такова была их жизнь, ему тоже не нравилось разложение армии, но стоит ему запретить грабить арабов, как он получит пулю в спину.

Да и что он мог посоветовать офицерам, месяцами не получавшим жалованье?

Бунтовать?

Нет, это не его путь, он уже не так молод и должен растить детей.

Да и есть ли в этом смысл?

Ведь и сам Кемаль уже познал всю бессмысленность брошенного им вызова.

Служил бы себе припеваючи в своих распрекрасных Салониках, так нет, полез в политику.

Вот и сиди теперь в этих проклятых песках.

И сказать по правде, он еще хорошо отделался.

Сколько их, таких вот мятежных, рассталось с жизнями за куда более мелкие прегрешения.

Впрочем, он может сам поговорить на эту тему с державшим в Дамаске лавку бывшим студентом, сосланным в Сирию за участие в каких-то там бунтах.

Кемаль так и сделал и отправился к Мустафе Джантекину, как звали бунтовщика.

Один из создателей тайной организации в Военной медицинской школе, он был исключен из нее, затем арестован и в конце концов сослан в Дамаск.

Что же касается желания служить делу общего прогресса, то его у бывшего студента ничуть не убавилось, и он создал тайную организацию «Родина».

Восхищенные смелостью потрясателя государственных основ Кемаль и Мюфид тут же стали членами этой организации и предложили назвать ее «Родина и свобода».

Впервые за последние месяцы Кемаль почувствовал прилив сил, он напрашивался в командировки, знакомился с нужными людьми и за короткое время создал несколько филиалов своей организации.

На тайных собраниях они много и горячо говорили о восстановлении конституции и создании правительства, способного обратить внимание на нужды всем им дорогой армии и других государственных институтов.

Но куда важнее для самого Кемаля были все же не его пафосные речи, а происходившие в его взглядах перемены.

И в один прекрасный день он вдруг с поразившей его ясностью осознал ту простую истину, что не было на свете никаких «равных друг другу османов», а были турки, арабы и представители других национальностей.

Именно в Сирии, по словам Али Фуада, Кемаль впервые заговорил о турецком национализме, и случилось это так.

Как-то на сержанта, выведенного из себя тупостью арабского новобранца, набросился наблюдавший за обучением турецкий офицер.

— Этот араб, — на весь плац кричал он, — принадлежит к великой нации, давшей миру Пророка, и ты недостоин даже мыть его ноги!

Оказавшийся рядом Кемаль не выдержал.

— Да как вы смеете утверждать подобное? — обрушился он в свою очередь на недоуменно взиравшего на него офицера. — И если вы забыли, что мы с этим самым сержантом принадлежим к не менее великой нации, то я вам напомню об этом!

В другой раз он потребовал отдать под суд турецкого сержанта, зверски избившего несообразительного араба.

— Во мне, — говорил он, — возмутилась совесть турка, именно турка, а не османа или вообще мусульманина!

По всей видимости, он уже тогда начинал осознавать не только всю иллюзорность османизма, но и разлагавшего самих османов права угнетать другие народы.

Но взгляды взглядами, а деятельная натура Кемаля требовала дела.

А его-то как раз и не было!

Да, он создал тайное общество и красиво говорил на тайных сходках, но ничего так и не изменилось в их жизни.

И говорить о какой-то революционной работе в Сирии было в высшей степени бессмысленно.

Да и на что могла рассчитывать, по сути дела, небольшая горстка романтиков в совершенно чужой им стране?

Снова начались бессонные ночи в убогой комнатушке.

Кемаль похудел, осунулся, стал еще более раздражительным, почти перестал спать и много пил.

Когда ему становилось совсем плохо, он шел к строившим железную дорогу итальянским рабочим и до утра пил с ними под сладкий лепет мандолин вино.

И однажды, когда он, куря одну сигарету за другой, беспокойно ворочался на кровати, ему в голову пришла шальная мысль.