Напряжение нарастало, и Лига Наций пошла на компромисс, даровав санджаку полную самостоятельность во внутренних делах и в то же время оставив его связанным с Сирией в вопросах внешней политики и денежного обращения.
Но Ататюрку этого было мало!
Тем более, что в самом санджаке турецкое население всячески уклонялось от участия в выборах в сирийский парламент и дело дошло до вооруженных столкновений с властями.
И хотя Лига Наций послала в санджак нейтральных наблюдателей и предложила Турции и Франции начать переговоры с участием шведского посредника, Ататюрк проявил характер и стал угрожать выходом из нее.
— Если наше правительство, — заявил с его одобрения один из высших турецких дипломатов, — не сможет решить вопрос при помощи белых книг, то турецкий народ даст ему сколько угодно красных чернил для выпуска красной книги!
Не остались в долгу и французы, в свою очередь обвинившие турок в разжигании страстей и нападении на представителей других общин.
Прошедшие в такой напряженной обстановке выборы в парламент турки проиграли, и Анкара тут же обвинила Францию и нейтральных наблюдателей в дискриминации турецкого населения.
Ататюрк провел демонстративное совещание с начальником Генерального штаба и, несмотря на плохое самочувствие, совершил поездку на юг.
В результате появились слухи о сосредоточении турецких войск на границе с Сирией и твердом намерении Гази отвоевать санджак.
Весной 1938 года там начались уличные столкновения между турками и остальным населением.
Французские колониальные власти своим поведением только подливали масла в огонь, а комиссия Лиги Наций проявила в этой сложнейшей ситуации полнейшее бессилие.
Конечно, воевать никому не хотелось, и Ататюрк решил
встретиться в с послом Франции и поговорить с ним, может быть, в последний раз в мирной обстановке.
Он встретился с полсом и военным атташе Франции в «Анкара Паласе», куда те зашли поужинать.
Они не успели сделать заказ, как к ним подошел адъютант Ататюрка и пригласил их к его столу.
С 11 вечера до 3 часов утра «под звуки оркестра и на фоне номеров, исполняемых танцорами», Ататюрк объяснял собеседникам, «что он необычайно ценит дружеские отношения с французами, что их необходимо поддерживать любой ценой и что дипломаты должны найти решение, чтобы передать Хатай Турции».
Искренность Ататюрка произвела большое впечатление на французов.
В конце вечера президент пригласил к столу трех молодых офицеров.
Они поцеловали его руку.
— А теперь, — приказал Ататюрк, — поцелуйте руку моего лучшего друга, посла Франции!
После того, как офицеры, исполнив приказание, ушли, Ататюрк сказал:
— Поверьте старому солдату, друзья, мне бы очень не хотелось, чтобы эти офицеры воевали с французскими солдатами…
Надо полагать, что эта сцена была подготовлена заранее.
Конечно, решающим во всей этой истории было не слово посла.
Но, как знать, не вложил ли и он свою лепту в дело примирения сторон?
А если даже и нет, то Франции все же хватило ума не начинать войну с Турцией.
Ее правительство благоразумно предпочло потерять Александретту, нежели остаться без поддержки Турции в случае войны на Средиземном море.
3 июля 1938 года в Антакье было подписано соглашение, и турецкие войска вступили на территорию санджака.
Были проведены новые выборы, турки получили 22 места в парламенте из 40, и посланец Ататюрка Тайфур Сёкмен стал президентом независимого государства Хатай.
Хотя окончательно Хатай перешел к Турции только на следующий год, когда Ататюрка уже не было в живых, возвращение столь важной со всех точек зрения провинции стало его прощальным подарком нации.
Великим подарком…
Начал бы Ататюрк войну?
Сложный вопрос.
Если же верить тому, что он говорил…
— Нации, — утверждал он, — которые не жертвуют всеми своими материальными и моральными силами и возможностями делу защиты родины, или те, которые проявляют в этом отношении какую-нибудь медлительность, не могут рассматриваться как нации, готовые к войне и убежденные в своей способности довести эту войну до победного конца. В войнах будущего победа также будет зависеть от этого условия…
Одержав очередную победу, Ататюрк принял участие в последнем акте драмы по снятию Исмета.
Слишком уж не понравилось ему поведение его сверхосторожного премьера во время дебатов относительно ввода войск в Хатай, на которых тот выслушал от разгневанного президента немало нелицеприятных слов.
Да и медлительность на устроенной по инициативе Британии и Франции конференции в небольшом швейцарском городке Ноене, на которой речь шла о мерах против пиратских действий итальянских подводных лодок, тоже восторгов у него не вызвала.
— Да разве можно управлять страной, боясь собственной тени? — в сердцах воскликнул он, когда Исмет в очередной раз начал уговаривать его быть осмотрительнее.
Как и предполагал сам Исмет, недовольство им постарались усилить «привычные джентльмены», и все чаще и чаще до Ататюрка стали доходить слухи о том, что ему остался только почет, а реальная власть в стране давно уже принадлежит Исмету.
Положение усугублялось постоянным раздражением плохо себя чувствовавшего Ататюрка.