Ателье [СИ]

И, захотев изо всех сил, резко села, уронив с дивана на пол колючий плед. С кружением в голове протянула руку, боясь взглянуть на нее, пошевелила пальцами и выдохнула — своими, длинными и сильными пальцами. Телефон снова заверещал, и, схватив, она нажала кнопку, притиснула к уху, не посмотрев на экран.

— Да!

В мигающем свете неоновой лампы мелькнул Патрисий, мягко спрыгнул с тумбы и исчез в большой комнате, подсвеченной фонарями с улицы через крайнее окно с поломанными жалюзи.

— Дашута?

Язык плохо слушался и в горле пересохло. Она все еще была там, в кошмарном сне, который с недавних пор повторялся и повторялся.

— Да?

— Ты пьяная, что ли? Это я, Олег.

— Олег?

В трубке с досадой цокнуло. И голос с терпеливым раздражением повторил:

— Олег. Забыла такого?

— А… Что тебе надо?

Держа трубку у щеки, нащупала ногой тапочки. Встала, покачнувшись. Перебирая рукой по наклеенным на стену красоткам, пошла в большой зал, к Патрисию. Подумала на ходу «не так страшно, как сон. Но — противно…»

— Мне как-то странно это слышать. Такая была влюбленная и такой равнодушный голос. Ты что, не одна?

— А тебе какое дело?

Фонари рисовали на шторах узкие полоски света, шумел и бибикал за окном близкий проспект, изредка, громыхая, гудел за дальней стеной лифт.

— Боже мой, девочка. Быстро же ты остыла. А была нежная вся, такими правдивыми глазками смотрела. Что, маленькая ссора и все? Значит, вот ты какая на самом деле?

— Олег, слушай. Не твое дело, ясно? Я не такая, какой ты, какую ты… в общем, я теперь сама по себе.

— Да понял, я. Понял. Забавно, как ты меня использовала. Ах, Олежа, ах, любовь. Выбралась из своего Мухосранска и сразу запела по-другому? Я тебе и нужен был только как перевозчик, да?

— Да ты… — Даша задохнулась, перебирая в голове, на какое обвинение отвечать вначале. И вспомнила вдруг, как в первую ее ночевку в мастерской они пили коньяк с Галкой и Тиной-гренадершей. И как ее, зареванную и несчастную, Тина прижала одной рукой к пышной груди, а другой махнув в себя рюмку, сказала:

— А главное, никогда не оправдывайся, поняла? Пусть какие угодно сказки про тебя плетет, не вздумай оправдываться. Вообще, никогда.

…Даша медленно выдохнула, помолчала, собираясь с мыслями. И, поманив к себе Патрисия, села на табурет, прижала кота к животу — тяжелого, теплого. Ответила в трубку:

— Да.

— Что да?

— Перевозчиком.

— Что?

Нажала пальцем на кнопку отбоя. Телефон тут же зазвонил снова. Она держала его на отлете, смотрела, как прыгают по экрану цветные шарики. Да, вот она коварная такая дамочка. Год переписывались в сети, фотографии друг другу слали, в любви клялись. А какие писал письма, о-о-о! Как требовал, чтоб ехала, немедленно, все-все бросила и ехала, к нему, в новую жизнь! Бросила. Приехала. И быстро надоела. Получила вместо новой жизни — скуку на красивом смуглом лице, раздражение и досаду на ее присутствие в старой московской квартире, разговоры о том, что некоторые не сидят сиднем, тратя деньги своего мужчины, а работу подыскивают настоящую, не в дурацком ателье за копейки.

Патрисий замурлыкал басом, и Даша остановила себя, поняв, что заново перебирает обиды, а с детства знала — ночью этого нельзя. Бабушка говорила «ночные обиды, как голодные мыши — только грызут, ты их, Дашенька, не думай, прочь гони, пусть утром приходят».

— Приходите утром, — шепотом сказала в мигающий экран и отключила телефон.

Как тень, бродя по освещенной призрачным светом мастерской, нашла свою сумку, достала сигареты. И, накинув на плечи наметанную шубку с одним рукавом, полезла на табуретку к окну.

Мороз щипал щеки и уши, дым упрямо лез обратно, но Даша терпела. «ОРХИДЕЯ» за проспектом стояла темным кубом, кое-где продырявленным желтыми квадратиками. Огромные буквы горели синим, зеленым и белым светом, томно и страстно.

В самом верхнем желтом квадратике появился черный крошечный силуэт. Что он там видит, из света в темноту? Наверное, дорога видна ему сверху, как бегут по ней белые и красные огоньки, это люди едут по своим делам, в дома, где их ждут. Где они не одни, в сумраке у открытой в мороз форточки. Всхлипнув, Даша выкинула в ночь окурок, обжегший пальцы. Наклоняясь, протянула руку и нащупала выключатель яркой лампы, висящей над гладильной доской. Щелкнула, раз-другой, освещая вспышками пустоту большого зала. И выключив, посмотрела на дальнее окошко. Человека уже не было.

«Конечно,» — подумала горько. И замерла. Свет в окне погас, снова зажегся, опять погас. И — загорелся квадратик желтого окна, выскочил в нем крошечный силуэт. Поднял тонкие ручки, скрестил над головой и развел в стороны. Даша улыбнулась, вытирая слезы. Зная, что не разглядит, все равно помахала в сторону окна рукой и захлопнула форточку.

— Патрисий, — позвала, укладываясь на диван и подтыкая со всех сторон плед, — иди, тут тепло.

Кот пришел, увалился поверх живота тяжелой тушей, обмяк, громко мурлыкая.

— Ты постарайся, пусть мне не снится больше, что я осьминог, хорошо?

— Муар, — согласился Патрисий.