Ателье [СИ]

— Наплел, — засмеялась Галка, — а эти алкаши, они шифр сменили, теперь нам надо ключи заказывать, каждому. Завтра займусь. Не знаю, Дашка, чего хотел. С вахтершей пообщался, пакет твой мне вручил. Коту, говорит, привет передавайте. Спросил, как зовут.

— Меня?

— Нет. Кота. Я их познакомила. А тут и ты вышла, королевной, шумя водой в унитазе. И он свалил. Так что, это ты мне скажи — чего хотел?

Даша забрала волосы и закрутила их в хвост. Осмотрела у своего стола залежи срочных заказов, выдернула самый срочный и, усаживаясь, взяла в руки иголку.

— Ничего я не знаю, Галь. И знать не хочу. Тошно мне.

— Всем тошно, — наставительно ответила шефиня и тоже пригорюнилась, отходя от платья. Бродя по проходам и укладывая брошенные мастерами вещи, мрачно сказала:

— Эта карга еще пожарникам напишет, подожди. У нас ведь решетки без замка, разрешения на вывеску не дадут, пока не сменим. Эх, деньги, как в прорву. И тебя еще прятать.

— Давай повешусь, — серьезно предложила Даша, прокалывая шуршащий шелк, — вещи оставлю Патрисию, пусть продаст.

Галка глянула на Дашино убитое лицо. Взяла щетку и стала расчесывать густые волосы, с силой проводя по крутым кудряшкам.

— Глупая ты, Дарья. Повесишься, меня по судам затаскают. А кот твой лапы на себя наложит.

— Накладет.

— Нет. — Наложит.

— В горшок он наложит.

— Конечно, наложит. Вон уже миску корма сожрал.

— Му-у-ра! — оскорбленно отозвался Патрисий и, вспрыгнув на подоконник, стал вылизывать сытый белый живот.

— Галя…

— М-м-м?

— А эта фотостудия, в «Орхидее», где именно?

Галка подошла к окну, поманила к себе Дашу и показала наверх, туда, где светились в рядок несколько желтых квадратов:

— Под самой крышей. На верхнем этаже. Оттуда вид такой, прелесть. Неплохо там, три зала разных и еще жилая секция, с кухней. Чисто Париж.

Даша смотрела на желтые квадратики… Оттуда махал руками черный крошечный человечек, когда она курила в форточку. И светом ей мигал. Но разве оттуда хоть что разглядишь — через шоссе и остановки, магазины и детские площадки, с такой верхотуры.

Галка зевнула, погладила Патрисия по гладкой спине:

— Ладно. Еще поработать надо. А завтра утром балерун придет. Жену свою приведет, кучу вещей ушить надо, похудела она у него сильно, после медового месяца. Посмотришь на богему.

— Настоящая богема?

— Ну… Директор театра музыкального. Денег у него изрядно. Жена совсем девчонка, кажется, откуда-то привез. На бывшую мы у Талашовой когда-то шили, теперь вот на нынешнюю будем.

К ночи, проводив Галку, Даша почистила зубы, умылась и улеглась на скрипучий диван. Слушала гул лифта, неясные разговоры в подъезде, шаги и смех. Дала себе обещание позвонить завтра домой: ей очень не хотелось, — мама по голосу мгновенно определяла, что у нее не так. Но соскучилась ужасно. По мокрому ветру с запахом моря, по брату Тимке, уткнувшемуся в компьютер, и по теплой серенькой зиме, с зеленой травой на газонах и бледными цветочками на парковых кустах, обманутых зимним теплом.

Чтоб не заплакать, закрыла глаза и, прижимая к животу мурлыкающего Патрисия, стала думать о новой коллекции, которую надо обязательно отшить, сразу после праздников и начать, хоть по часику в день. Сон летал под мигающим потолком, трогал веки мягкими лапками, крутился, перемешивая реальность.

…Единорог. Зверь лесной, тайный, похожий на стройную лошадь. Девушка в белом, которую брали с собой, чтоб, поджав босые ноги, сидела на поляне, на ласковой траве, пела и звала. И зверь шел, обманутый девичьим, невинным. А за кустами прятались охотники. Не надо бы смерти, но что поделать, если она есть и неотделима от жизни.

Босая девочка в прозрачной рубашке подошла к Даше из сна, подняла руки и ткань потекла вдоль локтей к плечам, как тихая вода. Улыбнулась и, стягивая на талии широкий пояс, отблескивающий кожей, запела тихим гортанным голосом. Пояс захлестывал фигуру, губы девочки становились ярче, темнели глаза, а ткань на рубашке, превращенной в платье — просвечивала сильнее. Пересыпались, закрывая плечи, волосы, мелкими кудрями, такими несовременными… такими соблазнительными…

«Даже для меня» — сон прилипал к векам, отяжеляя их, и уже не отлетал от дыхания, делая его мерным и спокойным, — «что же о мужчинах…»

Даша спала, спал Патрисий, свесив с ее живота большую голову с белыми богатыми усами. Выпив пять стаканов чаю с печеньем, спала в каморке за поворотом вестибюля старая злая женщина в клетчатом платье и шерстяных штопаных носках.

Не спала широкая трасса, тянула по себе ленты огней, шумела моторами. И наверху, в фотостудии «Орхидеи» время от времени на фоне желтого квадрата окна появлялся крошечный черный силуэт. Опираясь руками о подоконник, стоял, будто ждал чего-то.