Уэсли Моуч, Верховный координатор Бюро экономического планирования и национальных ресурсов, то и дело выступал с различными заявлениями, содержание и смысл которых не поддавались никакому разумному толкованию, если не считать того, что словосочетания «экстренные меры» и «несбалансированная экономика» возникали в этих текстах через каждые несколько строк.
— Дагни, по какому праву? — спрашивал ее Эдди Уиллерс голосом спокойным, но, тем не менее, готовым перейти в крик. — По какому праву они делают все это?
Разговаривая с Джеймсом Таггертом в его кабинете, она сказала:
— Джим, эта битва — твоя. Свою я выиграла. Тебя считают мастером общения с грабителями. Останови их.
Таггерт проговорил, не глядя на нее:
— Неужели ты надеешься управлять национальной экономикой в собственных интересах?
— Я не стремлюсь управлять национальной экономикой! Я хочу, чтобы те, кто правит ею, оставили меня в покое! Для управления мне хватает собственной дороги… кроме того, мне прекрасно известно, что произойдет с вашей национальной экономикой, если моя дорога разорится!
— Я не вижу оснований для паники.
— Джим, неужели мне надо объяснять тебе, что только доход от линии Рио-Норте спасает нас от краха? Что нам необходимы каждый полученный с нее цент, оплата за каждый провоз, за каждый отправленный через нас вагон — причем сразу, как только мы получаем эти деньги?
Таггерт промолчал.
— В то время, когда нам приходится выжимать все возможное из каждого из наших едва живых дизелей, когда нам не хватает локомотивов, чтобы дать Колорадо столько поездов, сколько необходимо, что произойдет, если мы уменьшим скорость и длину поездов?
— Но ведь претензии профсоюзов тоже в чем-то оправданы. Когда одна за другой закрываются железные дороги, и люди остаются без работы, они, конечно, начинают считать, что те повышенные скорости, которые ты установила на линии Рио-Норте, ущемляют их интересы, что должно быть больше поездов, чтобы работы хватало на большее число их членов, они считают, что мы несправедливым образом воспользовались привилегиями, которые предоставляют новые рельсы. И они хотят получить свою долю.
— Свою долю? Долю чего и за что?
Таггерт молчал.
— На кого лягут расходы, когда два поезда заменят один?
Таггерт молчал.
— Откуда ты возьмешь вагоны и локомотивы?
Таггерт молчал.
— И что намереваются делать эти люди после того, как разделаются с
— Я намереваюсь в полной мере защитить интересы
— Каким образом?
Таггерт молчал.
— Каким образом… если ты убьешь Колорадо?
— На мой взгляд, прежде чем представлять людям возможность расширить свое производство, следует позаботиться о тех, кто не имеет возможности попросту выжить.
— Если вы убьете Колорадо, что останется для того, чтобы могли выжить любимые тобой грабители?
— Ты всегда протестовала против любой прогрессивной социально-направленной меры. Помню, как ты предсказывала несчастье, когда мы приняли
— Потому что я спасла вас, идиот ты несчастный! Но на этот раз я не сумею этого сделать!
Не глядя на сестру, Джеймс пожал плечами.
— И кто сможет вас спасти, если
Он опять промолчал.
Здесь, под землей, сценка казалась ей нереальной. Размышляя на эту тему, Дагни понимала, что не способна участвовать в битве Джима. Не было такого средства, которое она могла бы использовать против людей, не имеющих конкретной логики действий, провозглашенных во всеуслышанье мотивов, конкретных побуждений, четкой и строгой морали. Ей было нечего сказать им — такого, что они могли бы услышать, на что могли бы дать ответ. Что может послужить оружием там, где сам разум уже не является им? В этот край она ступить не могла. Ей приходилось оставлять эту область Джиму и рассчитывать на его личную заинтересованность. Тем не менее Дагни ощущала легкий холодок от мысли, что личный интерес как раз и не является мотивом, определяющим поведение Джима.
Дагни посмотрела на предмет перед собой — стеклянный колпак, под которым покоились остатки двигателя.