Атлант расправил плечи. Часть 1. Непротивление

Зловонная хижина, в которой она отыскала Айви Старнс, стояла на краю города, на берегу Миссисипи. Свисающие с крыши пряди мха и влажная листва превращали густую растительность вокруг двери в подобие слюнявого рта; многочисленные занавески, загромождавшие тесную комнатку, впечатления не меняли. Запашок исходил из давно не выметавшихся углов и из серебряных чаш с курениями, дымившимися у кривых ног каких-то восточных божков. Айви Старнс мешком сидела на подушке в позе Будды. Губы на ее одутловатом, бледном лице женщины, разменявшей шестой десяток, сложились в тугой маленький полумесяц, точнее, в ротик капризного и воинственного дитяти, требующего родительского внимания. Глаза казались двумя безжизненными лужицами. Голос ровно сыпал слова, словно осенний дождь.

— Я не могу ответить на те вопросы, которые вы мне задаете, девочка моя. Исследовательская лаборатория? Инженеры? С какой стати я вообще должна помнить о них? Такими делами интересовался мой отец, но не я. Мой отец был плохим человеком, его не интересовало ничего, кроме бизнеса. У него не было времени на любовь, его занимали одни только деньги. Мы с братьями обитали в совершенно другой плоскости. Мы стремились не производить всякие железки, а творить добро. Мы пришли на завод с новым, великим планом. Это было одиннадцать лет назад. Но мы потерпели поражение из-за жадности, эгоизма и низменной, животной природы человека. Это был извечный конфликт между духом и материей, между душой и телом. Они не захотели отказаться от собственной плоти, чего — и только — мы добивались от них. Я не помню никого из этих людей. И не хочу вспоминать… Инженеры? Да, гемофилия началась именно с них. Да, я так и сказала: гемофилия… медленное истечение, неостановимая потеря крови. Они побежали первыми. Все они дезертировали, один за другим… Наш план? Мы намеревались воплотить в жизнь благородный исторический принцип: от каждого по способности, каждому по потребности. На нашем заводе все, начиная с уборщицы и кончая президентом, получали одну и ту же зарплату — необходимый минимум. Дважды в год мы проводили собрание, на котором каждый излагал свои нужды. Мы голосовали по каждому пункту, и решением большинства устанавливали потребности и способности каждого. Доход завода распределялся соответствующим образом. Премии устанавливались по потребностями, штрафы — по способностям. Те, чьи потребности общим голосованием были сочтены самыми значительными, получали больше всех. Те, что производили меньше, чем могли согласно голосованию, подвергались штрафам, которые им приходилось выплачивать за счет сверхурочной работы. Таков был наш план. Он основывался на принципе бескорыстия. Он требовал, чтобы люди руководствовались не личной выгодой, а любовью к братьям своим.

Холодный и непреклонный голос в душе Дагни твердил: «Запоминай… запоминай во всех подробностях… человеку не часто приходится видеть воплощенное зло… смотри… запоминай… и однажды ты найдешь слова, чтобы определить его сущность…» Голос этот заглушал другие голоса, напрягавшиеся напрасно: «Глупости, я уже слышала все это… сейчас это говорят повсюду… это всего лишь прежний, устаревший взгляд… но почему он так нестерпим?.. почему я не в силах переносить его… не могу… не могу!»

— Что с вами, девочка моя? Отчего вас так дергает? Вы дрожите?.. Что? Говорите громче, я не слышу вас… И как сработал наш план? Охотно скажу. Получилось достаточно плохо, и с каждым годом становилось все хуже. Все это стоило мне веры в человека как такового. За каких-то четыре года план, рожденный не холодными ухищрениями ума, но чистой любовью, чистым сердцем, закончился в постыдном обществе полисменов и адвокатов судебными процессами по банкротству. Но я поняла свою ошибку и исправила ее; я освободилась от мира машин, предпринимателей и денег, от мира, порабощенного материей. Я учусь раскрепощению духа, которое открывает нам в своих тайнах Индия, освобождению от рабства плоти, победе над материальной природой, триумфу духа над материей.

Сквозь ослепительный, раскаленный добела гнев Дагни видела длинную полосу бетона, прежде бывшую дорогой, торчащие из трещин растения и фигуру человека, согнувшегося над сохой.