Атлантическая премьера

Насчет пропасти я, конечно, сказал слишком сильно. Это только в первый момент показалось, потому что внизу было темно. Мы – ну, я-то уж точно! – решили было, что нам крышка и что нам предстоит разбиться в лепешку, пролетев сотни три футов. На самом деле мы не пролетели и десяти и шлепнулись не на камни, а в самое стопроцентное жидкое дерьмо.

Когда-то, должно быть, еще в доиспанские времена, это была подземная река, которая несла по подземному лабиринту кристально чистые, возможно даже, минерализованные воды. Однако технический прогресс на поверхности земли превратил речку в клоаку, куда естественным или искусственным путем сливались канализационные стоки ближайших асиенд и поселков. Впрочем, об этом мы с Марселой узнали гораздо позже, а в тот момент, когда мы угодили в этот поток дерьма, нам было совершенно неинтересно знать, откуда он начинается и откуда это дерьмо взялось. Значительно больше меня лично интересовало то, как из дерьма выбраться. Скажу откровенно, я подозревал, что это невозможно. Ноги до дна не доставали, наверху серел каменный естественный свод. Впрочем, свод я видел недолго, только несколько секунд после падения, пока еще виделся свет из открытых створок «бомболюка», доставившего нам удовольствие искупаться. Скорость течения была очень велика, и нас быстро унесло за несколько крутых поворотов, куда свет уже не доходил. Мы плыли в кромешной тьме и такой густой вони, что меня не вывернуло наизнанку лишь потому, что я уже более полусуток ничего не жрал.

– Анхель! – услышал я визг Марселы. – Ты здесь?

– Здесь, здесь… – пробормотал я, стараясь поуже открывать рот.

– Боже, какая вонь! – Она была где-то рядом, но я ее не видел.

– Ты хорошо плаваешь? – спросил я.

– Часа четыре продержусь, – ответила она, – если раньше не задохнусь!

Самое смешное, что, падая в дерьмо, я не бросил автомат, висевший у меня на шее. При определенных условиях он мог бы утянуть меня на дно, так же, как пистолет, нож и четыре гранаты, висевшие на поясе вместе с двумя запасными магазинами. Если бы нам довелось проплыть по этой мерзкой реке чуть-чуть дольше, то кто-то из нас должен был утонуть – либо я, либо «Калашников». Однако очень скоро мы ощутили под ногами более-менее твердое дно и затем смогли идти пешком. Уровень зловонной жидкости стал поменьше, должно быть, труба стала шире. Здесь же я, наконец, нащупал в темноте отплевывавшуюся в разные стороны Марселу. Мы взялись за руки, как школьники на прогулке, и двинулись рядышком, чуть-чуть подталкиваемые потоком, который доходил нам до пояса.

– Боже! – бормотала Марсела. – Мои волосы! Они же насквозь пропахнут!

Бедняжка! Мне было так странно слышать, что ее волнуют волосы, когда есть прямая угроза вообще остаться тут навек. И это была серьезная угроза. Мы были по-прежнему во власти потока, и никто не мог поручиться, что где-нибудь за поворотом труба не начнет сужаться, и дерьмо не заполнит ее до потолка. Правда, пока уровень дерьма несколько снижался и доходил временами до середины бедер. Однако минут через десять он начал неуклонно повышаться, опять дошел до пояса и приблизился к груди. К тому же, вытянув левую руку вверх, я нащупал свод, а это был совсем дурной знак.

Марселе было явно проще. Она была воспитана в традициях безоговорочного доверия и подчинения мужчинам. Эмансипированность женщин-янки, летающих на истребителях и командующих десятками мужчин на кораблях, в эти места еще не докатилась. Это дитя природы и обычаев твердо верило, что с таким мужчиной, как я, бояться нечего, и было убеждено, что со мной не пропадешь. Мне надеяться было не на кого, а потому я трусил так, как никогда в жизни. Трусил потому, что от меня, по сути, ничего не зависело. Против тяжелого, неотвратимого потока идти было невозможно, остановиться – тоже. Можно было только идти или плыть по течению. Если бы я был один, то наверняка выл бы и орал от безысходности своего положения, но при Марселе стеснялся. Хотя в то время я был полным идиотом во всем, что касалось глубоких обобщений, моя беспомощность перед потоком дерьма как-то стихийно заставила меня подумать о том, что все мое прежнее существование являлось именно таким же беспомощным барахтаньем в потоке жизни. Несколько раз я действовал самостоятельно, но это приводило лишь к новым неприятностям, и меня еще дальше уносило в клоаку. Было горько и стыдно, что жизнь закончится таким омерзительным образом, но сделать я ничего не мог. Наше путешествие по смердящей реке продолжалось.