Атлантический дневник (сборник)

Если попытаться подбить долги России перед мировой культурой, можно было бы тоже начать с кулинарии, где даже таким базовым отраслям, как хлебопечение и сыроварение, положили начало немцы. Но лучше обратиться к сфере, где Россия, по крайней мере в прошлом, бесспорно брала призовые места – к литературе.

Когда Пушкин предпринимал первые поэтические опыты, он фактически открыл русскую литературу с чистого листа, хотя отдавал дань и Державину, и Батюшкову. На самом деле это был путь эпигонства – образцами поначалу были второстепенные французы, вроде Парни или Шенье, которых и во Франции сегодня мало кто помнит. Позже он открыл для себя Байрона и стал писать под Байрона. Казалось бы, типичный случай подавления национальной самобытности западным импортом – никому не пришло в голову вовремя ввести защитный налог.

Но в процессе подражания произошла удивительная трансформация. Байрон по-прежнему остается выдающимся персонажем мировой культуры, но его стихи сегодня не читаются, а уж романы в стихах – тем более. А вот «Евгений Онегин», созданный по образцу «Чайльд Гарольда» и «Дон Жуана», остался, и остался Пушкин, отбросивший в конечном счете все импортное и ставший первым великим национальным поэтом России. Совершенно очевидно, что стал он им не вопреки, а благодаря и Парни, и Шенье, и Байрону.

Интересно, что в процессе этого небывалого рождения он совершил великое насилие над языком, в котором ему было слишком тесно. Окажись рядом Ширак или Путин, они бы приняли превентивные меры, но, по счастью, адмирал Шишков не располагал их полномочиями.

Эволюция Гоголя, первого великого русского прозаика, во многом подобна пушкинской. Для него образцом были немецкие романтики, и ранние его повести, в том числе «Вечера на хуторе», – еще совершенно немецкие, несмотря на малороссийский couleur locale. Но затем появились «Мертвые души» – произведение уникальной оригинальности, несмотря на его традиционные европейские жанровые корни.

Все это прервалось почти на 80 лет, на протяжении которых правительство взяло культуру целиком на себя. В лучшем случае ее плоды известны сегодня за рубежом узкому кругу специалистов.

Сегодняшняя Россия пока стоит на некотором распутье: направо пойдешь – кукла Барби, налево – Хохлома да Мстёра. Интереснее взглянуть на страну с таким же великим прошлым, которая однажды бесповоротно упустила свой шанс.

К моменту появления на Востоке европейцев Китай уже отказался от идеи дальнего мореплавания и сопутствующего ему культурного обмена. Поэтому многие диковины, привезенные пришельцами, были для китайцев огромным сюрпризом. Особенно их поразили механические часы, которые вскоре стали для европейцев обязательным компонентом их контактов с Китаем. При этом, несмотря на все попытки и все национальное искусство, китайцы не могли научиться ни делать сносные часы сами, ни ремонтировать импортные. Когда в XVII веке в Китай прибыл во главе иезуитской миссии итальянец Маттео Риччи, многие святые отцы в составе этой миссии прошли специальный курс обучения часовому делу. Вот как описывает реакцию китайцев американский историк Дэвид Лэндис в своей книге «Революция во времени»:

...

В часах… было воплощено нечто большее, чем аргумент в пользу христианства. Они были выпадом против самоуважения Китая.

Классический ответ на подобный вызов – либо отрицать, либо поносить его. Китайцы делали и то и другое…

Самой распространенной реакцией было принижать значение часов как замечательной, но совершенно бесполезной диковины – то есть смотреть на них как на игрушку. Такая реакция была отчасти предопределена отношением китайцев к времени и его измерению: если часы и минуты ничего не значили, какой цели могли служить самозвонные колокольчики, кроме как увеселению? Но этим дело не ограничивалось… Часы были лишь одним из целого набора европейских механизмов и устройств, отнесенных таким образом к числу диковин и пустяков.