Атлантида, унесенная временем

И вот что примечательно: 24 мая 1800 года, когда гроб с телом великого усского полководца Александра Васильевича Суворова, генералиссимуса князя Рымникского, опускался в могилу, на один из перевалов Альп взошел со своей армией Наполеон…

…По серпантину дороги мы спустились к одному из мостов – теперь их было здесь два, даже три, включая железнодорожный через туннель. Но все под одним и тем же названием – Чертов мост. Естественно, нас интересовал старый, еще суворовских времен. Как и в те годы, мост был в рабочем состоянии.

Рядом в скале был вырублен огромный православный крест, серый цвет которого хорошо смотрелся в любое время года. Сейчас он был чуть припорошен снегом, и лишь отдельные огромные метровые буквы говорили, что надпись сделана по-русски.

«Доблестным сподвижникам генералиссимуса-фельдмаршала графа Суворова Рымникского – князя Италийского, погибшим при переходе через Альпы в 1799 году».

Считается, что это память и австрийцам, и швейцарцам, которые шли в Альпы под командованием русского полководца. Монумент возведен стараниями полковника князя Сергея Голицына в 1898 году. И решением местной общины этот участок скалы был передан России в бессрочное владение. Причем и Императорский двор, и ЦК КПСС выделяли все годы средства на содержание и ремонт памятника.

Но в год нашего визита в Альпы платить было некому. Было видно, что буквы потускнели. Позднее деньги нашлись… в Национальном резервном банке Швейцарии у защитника русской славы предпринимателя Ахметова.

Микроавтобус мы оставили на изгибе дороги около кафе. Подошли к старому мосту и насладились тишиной и мыслями, возникающими в момент присутствия в этом историческом для каждого русского месте. Справа и выше от креста в массу горы уходила железная дорога, судя по всему, сейчас бездействующая. А ведь мы хотели добраться до Сен-Готард именно по узкоколейке! Однако в кафе нам сказали, что перевал еще закрыт – кругом снега, ибо еще не сезон. Правда, посоветовали добраться автомашиной до местечка Андерматт, где имеется гостиница и дома частного пансиона.

Про наш шестиместный «остин» говорили, что он внутри больше чем снаружи (такой вот архитектурный прием!), и он старательно перебирал колесами уменьшенного размера, увязал в снегу, но все же вывез нас к деревеньке, которая совершенно утонула в снегу и темноте.

Мы решили не останавливаться в гостинице, а попроситься на ночлег в швейцарский дом. Искали по размерам – все же нас было шестеро. Осторожно и гуськом двигались мы от дома к дому по узким, аккуратно врезанным в снег тропинкам. Нашли быстро – трехэтажное беленое чудо, утопавшее в снегу по окна первого этажа. У калитки увидели объявление в одно слово: «комната», правда, на трех языках – немецком, французском и итальянском.

– А почему нет на английском? – шепотом, видимо, боясь нарушить патриархальную тишину под светящимся огромным циферблатом местной церкви, спросила Ольга.

– Английский – общедоступный, – коротко ответил Стоян.

И он решительно двинулся по ступенькам к дверям дома. Через минуту нас принимали две благородного вида, неопределенного возраста дамы. Они вступили с нами в разговор на английском и, не расспрашивая, разместили нас по разным комнатам. Как мы поняли, комнаток было как раз шесть – крохотных, чистеньких и уютных. Молодежь ушла на третий этаж, едва помещаясь в проемах крохотной деревянной лестницы. А мы, трое мужчин, остались на втором этаже.

Только я снял куртку и умылся над фарфоровым тазиком, поливая сам себе из кувшина, как услышал серебряный звук колокольчика, а затем голос одной из дам, звавшей спуститься вниз.

В миниатюрной гостиной для нас был накрыт стол: по булочке, горка галетного печенья, много сортов сыра, квадратный, из разрисованного голубого фарфора чайник и такого же рисунка кувшинчик с молоком. Дам не было, как и следов их присутствия – стояла мертвая тишина, нарушаемая мерным звуком хода напольных часов.

Через несколько минуту голодные путешественники расправились с булочками и галетами, на которые намазывалось отличного качества масло, такого ярко-желтого цвета, что казалось, что это сыр. Сыр исчез весь, хотя кое-кто предлагал оставить по кусочку… из вежливости. И молоко выпили из большого кувшина полностью, запивая им сооружение в виде бутерброда из булки, масла и сыра. Молоко долили в чай только Стоян, Брис и я, а молодежь фыркнула – мол, с детства не терпят такого чая.