Атлантиды земли и морей

Древняя, давно уже умершая планета кое-где была расколота прямыми неглубокими трещинами, обнажавшими такие же скальные холодные недра. Зарумов подошел к краю одной из них и посмотрел вниз – ничего, что могло бы быть для него спасительным или хотя бы полезным, такая же пустота и мертвечина.

Он достал из заплечного ящика инвентарную экспресс-лабораторию, установил на штативе сейсмоакустические приборы и по укороченной программе провел все необходимые геофизические измерения. Планета была однородна, тверда и холодна по всей своей глубине и не оставляла никаких надежд на получение хоть небольшого количества какого-нибудь тепла, энергии, полезных ископаемых или еще чего-либо. Ничего.

Теперь надо было разыскать то, что раньше было кораблем. Это большого труда не составляло, так как Зарумов еще до своей посадки подсек траекторию и координаты его падения. Звездолет лежал в неглубокой расщелине. С первого взгляда стало ясно, что он разбит, сплющен и ни на что уже не годен, как старая консервная банка.

Кое-как цепляясь за неровные края расщелины, Зарумов спустился к останкам своего недавнего космического дома и остановился, с грустью сознавая безвыходность своего положения. Здесь ни на что не было никаких надежд. Люк во входную шлюзовую камеру вместе с самим шлюзом был полностью уничтожен, двигатели сгорели, контейнеры с блоками систем питания и жизнеобеспечения смяты в лепешку. В общем, никаких вариантов.

«А ведь мог бы быть шанс стать Робинзоном Крузо, – усмехнулся с горечью Зарумов, – вот только где взять Пятницу?»

Он на прощание погладил ладонью смятую поверхность разбитых иллюминаторов, провел пальцем по сломанным выступам дюз, как будто через плотную ткань скафандровых перчаток можно было ощутить тепло земного металла, почувствовать мягкую шершавость защитного кремниевого покрытия.

Ничего не поделаешь, надо идти. Зарумов тем же путем вылез на край расщелины, прошел несколько шагов и снова огляделся. Неяркое окаймленное темной полоской светило Трайкос блеклым розовым колесом медленно катилось по длинному низкому горизонту. Контрастные, резко очерченные черные тени рваными тряпками покрывали неглубокие понижения местности. Зарумов подумал, что не стал бы без нужды по ним ходить, хотя, конечно, было ясно, что это только тени, и ничего, кроме галькообразной почвы, там нет и быть не может.

И все-таки он должен, обязан поискать своих Пятниц. Этого требует и устав Межзвездных связей. На каждом новом космическом объекте, кто бы и когда на него ни попал, помимо всяких других стандартных исследований обязательно должен быть проведен поиск следов разумной жизни.

«Не буду напоследок нарушать правила, хотя здесь это простая формальность, совершенно ненужная», – подумал Зарумов, доставая кассетный словарь-справочник инопланетных контактов. В нем были языки, наречия, диалекты всех времен и народов, когда-либо населявших Землю и другие обитаемые миры, телепатические способы общения, языки жестов и пантомим, цветовых и световых символов. Но в данном случае все это для такой забытой Богом планеты, увы, явно было совсем не нужно. Здесь некому показывать картинки с изображением людей и Солнечной системы, здесь некому слушать земную музыку и позывные Межзвездной службы.

Зарумов вспомнил, как на Зарее они установили на возвышенностях видеозоры и целый час гоняли мультики и фильмы-боевики. На них, как бабочки на огонек, слетелись тогда летуны – многокрылые жители планеты. Но там была атмосфера, растительность. А здесь мертвая пустота…

Может быть, все-таки попробовать хотя бы язык лучей?

Зарумов установил на штативе небольшой портативный радар и стал прослушивать окрестность на волнах самого широкого диапазона длин и частот. Во все стороны по поверхности и вглубь планеты понеслись сейсмические, гравитационные, радио– и световые лучи, инфразвук и ультразвук.

Но никакого отклика, даже самого слабого, чуть заметного, хотя бы сомнительного приборы не поймали. Только один раз мигнул индикатор, когда инфразвуковая волна скользнула по самому верхнему слою почвы. Однако Зарумов тут же отметил, что причиной возмущения была его же собственная нога.

«Дохлый номер, – пробормотал он про себя, – искать здесь жизнь – все равно что на Земле в Северном Ледовитом океане ловить жирафов». Он собрал приборы и кассеты с результатами измерений, поставил их на место в скафандровом боксе и снова загерметизировал.

Теперь он должен был умереть.

Древние жители Земли, каждый раз убеждаясь, что человеческое тело после смерти разрушается, превращается в прах, тешили себя надеждой на нетленность, вечность души, на ее загробную потустороннюю жизнь. Они верили в то, что, хотя тело умирает, душа остается.

С Зарумовым будет все как раз наоборот. Исчезнет его внутренний мир, его сознание, чувства, ощущения, его «я». Но останется тело. В этом вакуумном стерильном мире, без воздуха и воды, без гнилостных бактерий он будет лежать законсервированным сотни, тысячи, а может быть, и миллионы лет.