Атланты и кариатиды

— Где найти? Где она валяется? Максим Евтихиевич! Вы же работник исполкома! Кто-кто, а вы должны знать, что все расписано до последнего метра. Да и роздано уже. Конец года. Хитрец этот план по жилью не выполняет, а квартиры ему давай. У нас очередь продвигается на тридцать — сорок человек, а в ней полторы тысячи…

— Вам Алейник говорил, как живет эта семья?

— Говорил.

— Не желаете ли посмотреть?

— Нет.

— Напрасно.

— Чего вы от меня хотите?

— Квартиру. Не для себя. Для детей, которых сегодня впервые увидел.

Кислюк выдернул из ящика стола толстую папку.

— Вот вам списки тех, кто получит квартиры до конца года, если ваш Алейник не подведет. Нате. Садитесь. И вычеркните своей рукой. Кого хотите. Того, чей дом вы сносите. Инвалида. Только сами пойдите и растолкуйте. Сами!

Максим знал, что Кислюка можно взять не спором, не криком, а уверенным спокойствием — метод испытанный.

— Павел Павлович, ей-богу, это несерьезно для председателя исполкома. Я знаю вас, вы знаете меня. И если я пришел к убеждению, что квартиру Даниловым дать надо, я не остановлюсь на разговоре с вами. Мы потратим много энергии, которая нужна нам на другие дела.

Председатель смягчился, однако ничего не обещал. А в конце дня позвонил сам, сообщил:

— Добрые соседи выявили одного жулика, который подсунул справку, что у него туберкулез, открытая форма, а он, кроме как насморком да корью в детстве, никогда ничем не болел. Прокуратура займется тем, как из тубдиспансера выплывают такие справки. Ловкача этого квартиры лишаем. Вашим двойняшкам повезло.

— Двойняшки не мои, Павел Павлович. У них есть отец, — засмеялся Максим.

Кислюк тоже захохотал, чувствовалось, доволен, рад, что нашлась возможность устроить семью Даниловых.

В общежитии девчата, обрадованные не меньше, чем Галя, которая даже расплакалась, вмиг (откуда только взялась!) выставили бутылку портвейна и заставили Максима выпить за детей, за их счастье. Пригласили в крестные отцы. Одна хохотунья сказала, что ей очень нравится такой кум, она тайком от родителей-комсомольцев повезет детей крестить. Не побоится он поехать с ней?

Максим считал, что сделал доброе дело, и скоро забыл о нем, хватало других забот.

И вот история эта снова всплыла и обернулась другой стороной, довольно неприглядной.

С ходу, не дойдя до стола, на середине кабинета Максим спросил Кислюка:

— Что с квартирой для Даниловых?

Председатель, взглянув, кто вошел, снова углубился в бумаги и на заданный в упор вопрос даже не поднял головы.

— Поставили в список на заселение в следующем году. Решим по результатам первого квартала…

— Даниловым предназначалась квартира в доме, который сдается до Нового года.

— Товарищ Карнач! Никому ничего не предназначается, пока нет решения исполкома. Было такое решение? Голосовали вы за него?

— А ваше слово?

— Кому я давал слово?

— Мне.

— Я сказал о возможном варианте. Не получилось. Сколько у вас бывает вариантов?..

— Павел Павлович. Я все знаю.

— Что вы знаете? — перелистывая бумаги и по-прежнему не поднимая головы, на удивление спокойно для разговора о квартире спросил Кислюк.

— Кому отдается квартира…

Председатель выдал свое раздражение, повысив голос:

— Какая квартира? Номер?

— Павел Павлович. Я не с улицы пришел. Я работаю в горсовете.

— Ну и что? — снова будто бы равнодушно, как бы забавляясь, спросил Кислюк.

— Мы с вами в одной партийной организации.

— Ну и что?

Максим кипел. Огромным напряжением воли сдерживал себя, зная, что если сорвется, то скажет такое, после чего вместе работать станет невозможно, придется тут же подавать заявление об уходе. А это будет обидно, потому что с Кислюком при всех его человеческих слабостях (у кого их нет!) можно работать.

Однако все же голос его угрожающе зазвенел:

— А то, что, может быть, на ваш взгляд, вы приняли мудрое решение. А я считаю это, мягко говоря, непорядочным. И скажу на партийном собрании. И еще кое-где…

Кислюк наконец оторвался от бумаг, поднял голову, откинулся на спинку кресла, как бы ища опоры. Нашел ее и посмотрел на Максима удивленно, но не растерянно, уверенно, смело, без того чувства неловкости, которое явно заметно было, когда он боялся поднять глаза от бумаг.

— Скажите, Карнач, вам надоела ваша должность?

Этот вопрос будто перерезал бикфордов шнур, который уже дымился под динамитом. Максим ответил почти весело:

— Уж не испугать ли вы меня хотите, Павел Павлович? Но вы, видно, забыли, что я не Анох. К тому же у меня профессия, которая сейчас очень нужна стране.

Кислюк вздохнул, должно быть, сообразив, что перед ним в самом деле не Анох. Что этот человек умеет не только возглавлять отдел или управление исполкома. И снова наклонился над бумагами, однако сказал твердо:

— Это вы хотели меня напугать. Но я не боюсь. И дискуссию о распределении квартир вести с вами не желаю! Выступайте где хотите!

«Вот как! — подумал Максим. — Значит, крепко на тебя нажали. Кто?»