Атланты и кариатиды

До сих пор Вера со страхом ходила в институт. Казалось, что все в группе и на курсе смотрят на нее с повышенным интересом, любопытством, подозрительностью и готовы ткнуть пальцем: вот она какая! И хотя ничего еще не было видно — прошло всего три месяца, — она надевала свободные платья, которые не облегали бы ее худенькую, гибкую фигурку. Не со страхом — с ужасом, от которого холодело все тело и, казалось, останавливалось сердце, думала она о том дне, когда все обнаружится. Что будет? Дома? Здесь, в институте? Жить с этим ужасом дальше не хватало силы. Что будет, то будет. Сначала пускай узнают мать и отец!

И вот как все повернула мама. Милая, родная! Я целовала твои руки в тот вечер. Я всю жизнь буду молиться на тебя!

На следующий день после того разговора Вера пришла в институт такая, какой была на первом курсе: жизнерадостная, веселая, добрая ко всем, немножко ироничная, хотя больше по отношению к себе, чем к другим.

Вадима, который, после того как она его выгнала, разыгрывал обиженного и не подходил, не разговаривал с ней, очень удивила такая перемена. Сперва он обрадовался. Может быть, как-то все обошлось? Нет, не похоже. На Веру не похоже. Да и все ее поведение… Между прочем, после оплеухи, хотя он и делал вид, что оскорблен, у него зародилось какое-то новое чувство к ней — какое-то особенное уважение и особенная нежность, не такие, как там, в деревне, когда они жарко целовались в сосняке. Если б как-нибудь удалось помириться, он совсем иначе вел бы себя и любил бы ее иначе — серьезно, глубоко. Ведь она ему нравится давно, пожалуй, с того дня, когда он, второкурсник, увидел ее, новенькую, в институтском коридоре и, чтоб познакомиться, сказал: «Вы что, Дюймовочка из сказки?» А она дерзко ответила: «А вы пират из „Острова сокровищ“?»

Верино поведение, несколько нервно-оживленное в первый день, как бы напоказ, становилось все естественнее, спокойнее. И казалась она теперь как будто старше, опытнее, как жена художника Новицкого, с его, Вадимова, курса; Новицкой тридцать лет, у нее двое детей, муж выпивает, а она всегда веселая и к девчатам своей группы относится по-матерински.

Вера становилась похожа на Новицкую. Это открытие потрясло Вадима. Прежде всего оно окончательно развеяло его надежду, что каким-то чудом все обошлось. Нет, ничего не обошлось. Вера не такой человек, чтоб пойти на аборт.

Сознание, что ребенок, его ребенок, появится на свет уже весной, встревожило Вадима и испугало. Когда Вера впервые сказала ему об этом, он относился ко всему легко; она хочет, чтобы он женился, — пожалуйста. Теперь женитьба представлялась делом совсем не таким простым. Не только потому, что мать его чуть в обморок не упала и глотала валерьянку, когда он сказал ей о своем намерении. Мать с отцовской помощью можно переубедить. А как переубедить Веру, как загладить свою вину перед ней? Он ведь не подлец какой-нибудь. Разве не учил его отец: «Главное — прожить жизнь честным человеком».

То, что Вера вдруг так изменилась, повзрослела, заставило Вадима задуматься над всем этим и как-то сразу, так же внезапно, как изменилось Верино настроение, почувствовать ответственность перед ней, перед тем человеком, который вскоре появится на свет, и перед всеми людьми.

Вадим искал случая помириться с Верой. Он нарочно ходил по коридору, где в перерыве толпились студенты ее группы.

Вера стояла с подругами и рассказывала что-то веселое. У нее был талант — она умела подражать голосам знакомых. Девчата заливались смехом.

Увидев Вадима, Вера поманила его пальцем, а сказала голосом Ваньковича, преподавателя истории русской и белорусской архитектуры, который именно так вызывал студента для опроса:

— Поди-ка сюда, драгоценный мой, миленький, родненький. К этим священным руинам.

Это рассмешило девушек. Однако Вадим послушно подошел.

— Девчата! — обратилась Вера к подругам серьезно и, как показалось Вадиму, даже грустно, но именно это настроило студенток на смешливый лад. Они ждали новой шутки. — Помните, как этот верный рыцарь ухаживал за мной? О, какие серенады он мне пел! Вы бы только слышали! — Никто не засмеялся, слушателям вроде даже неловко стало. — А что мы имеем на сегодняшний день? — спросила Вера опять голосом другого преподавателя, но и это не вызвало смеха.

Вадим похолодел: неужто она может прямо вот так сказать о ребенке? У него был растерянный жалкий вид. Вера посмотрела ему в глаза и, должно быть, поняла, чего он испугался. Сказала весело, с едкой иронией, которую понял только он:

— А теперь мой верный рыцарь поет серенады под другими окнами.

Верин однокурсник Саша Ткачук, к которому Вадим когда-то ревновал ее, подбежал откуда-то сбоку, потребовал с пафосом:

— Вера, скажи, кто она, и мы перебьем эти окна.

— Нет, Сашка. Слишком хлопотно носить передачи, когда тебя посадят на пятнадцать суток.

— А мы сделаем так, чтоб посадили Кулагина.

Вадима выручил звонок на лекцию.