Атмор Холл

Я никогда не испытывала такой радости и такого счастья. Эта эйфория длилась в течение всего нашего свадебного путешествия по Греции, пока античные руины не стали нам слишком часто напоминать об Атморе, а Джастин не стал скучать по дому. То, что для него было домом, не было домом для меня, как я вскоре обнаружила.

После того, как мы повели себя так беспечно, необдуманно поддавшись своим эмоциям, отбросив все разумные доводы против такого поступка, наступило время расплачиваться за это. Мы начали смотреть друг на друга более критически и обнаружили к общему неудовольствию, что Джастин вовсе не был романтическим Атмором, а я не была храброй и преданной Маргарет. Мы были просто людьми, которые позволили своим страстям далеко завести себя и которые не знали друг друга достаточно хороню. И что было хуже, нам вовсе не нравилось то, что мы начали обнаруживать друг в друге.

Сам дом, этот великолепный Атмор, который, казалось, принял меня ласково в качестве американской туристки, теперь был совсем другим для меня. Его полные исторических ассоциаций залы и гулкие комнаты были похожи на музей, а кто мог бы жить в музее? Мне было там холодно и одиноко. Я не могла жить и дышать историей, я хотела жить своей собственной жизнью. Человек, который посвящал мне все свое время в Олимпии и Дельфах, был теперь поглощен чем угодно — машинами, двигателями, своей работой на заводе недалеко от Лондона. Часто он отсутствовал целую неделю, возвращаясь домой только на уик-энд. Таким образом, у меня не было мужа. Когда наступила зима и дни стали серыми и холодными, я дрожала от холода в дневные часы и согревалась только ночью, когда руки Джастина обвивали меня, а любовь согревала нас ночью, как не могла согреть нас днем.

Именно тогда, возможно, я немного повзрослела. Возможно. Просто потому, что я любила его беззаветно и слепо, совершенно не рассуждая. Возможно, я начала не с того конца, с любви вместо понимания. Но была любовь. Только она существовала для меня. Гораздо больше для меня, чем для Джастина, как я довольно быстро поняла.

Но прежде, чем я смогла достаточно повзрослеть и как-то перестроиться, я узнала об Алисии. Именно Марк сказал мне о ней, Марк, который прикинулся сочувствующим и жалеющим меня, и предложил утешение моей задетой гордости и опустошенной любви.

И теперь, лежа на широкой кровати в голубой комнате, я ворочалась, пытаясь отогнать воспоминания, которые упорно лезли мне в голову. Еще до того, как возникли мысли об Алисии и предательстве Марка, я мысленно поставила перед собой барьер, за который не разрешала себе заходить. В воспоминаниях обо всем другом было для меня какое-то болезненное утешение. Но в воспоминаниях об Алисии и о том, что сделал Марк, не было совсем никакого утешения. Я отбросила эти мысли: они разрушали мою способность жить настоящим изо дня в день, а это было все, что я имела.

Ветер свистел в башне в углу моей комнаты, и его завывание подействовало на меня как снотворное, в котором я нуждалась. И, наконец, физически и морально истощенная, я крепко уснула. Где-то среди ночи мне приснилось, что Атмор Холл охватил пожар, как это было двести лет назад в лесу. Я слышала треск пламени, кричащие голоса и ждала звона мечей, ждала, что вот-вот кто-то подойдет ко мне и вынесет меня через окно.

Вместо этого звуки стали громче и разбудили меня. Я открыла глаза и опешила: комната больше не была темной. Отблески огня отражались на голубом балдахине над моей кроватью, пятна света метались по потолку.

Я вскочила с кровати и подбежала к окну. Конюшня и гараж были охвачены пламенем, а кричащие голоса были реальными. Казалось, что горит мастерская Джастина, а люди внизу пытаются спасти ее. За стволами берез мелькали силуэты людей, черные на фоне огня, и отбрасывали на землю длинные тени. Ночной воздух был холодным, и я захлопнула окно и укуталась в свой шерстяной голубой халат, сунула ноги в меховые шлепанцы, наспех заколола волосы, откинув их назад, и вышла в коридор. Я знала только, что я должна быть там, где был Джастин. Если с ним происходит что-то, что угрожает ему, я не могла спокойно оставаться в своей комнате. Я должна была спуститься вниз и узнать, могу ли я чем-нибудь помочь.

После комнаты, освещенной пламенем, холл показался мне особенно темным, а лампочки в нем горели не ярче свечей. Но я заметила какое-то движение в дальнем конце и поспешила в том направлении. Когда я приблизилась к двери, ведущей в длинную галерею, я увидела, что какой-то ребенок — девочка — стоит в конце коридора, дрожа от холода.

Она оказалась угловатым маленьким созданием, одетым совершенно неподходящим образом в розовый короткий халатик с бантами на плечах, из-под которого торчали детские штанишки. Ее длинные руки и ноги были обнажены, и она стояла, время от времени ставя одну босую ногу на другую и обхватив себя руками, чтобы согреться. Ее светлые волосы были коротко подстрижены, так что ей не требовался парикмахер, чтобы ухаживать за ними. И у нее были самые большие темно-карие глаза, какие я когда-либо видела.