Атомное комбо

Тогда я ещё ничего не знала про кровь, поэтому прозвучало так сказочно. Словно постепенное возвращение к уже казалось бы безнадёжно утраченному.

— Ты чего её убалтываешь? Пусть уходит! Ну? Давай топай отсюда!

Эту женщину, как потом выяснилось, называли Чумой, потому что всех местных детей ей (болезнью, конечно) пугали. Сбежишь — чума. Руки не помоешь — чума. Будешь избегать «процедур» — чума… И всё в том же духе. Самые маленькие, привыкшие облекать всё неведомое в зримый образ, сочли, что речь идёт о самой неласковой женщине госпиталя. Так и повелось.

— Иди, и не возвращайся, когда узнаешь, что его пристрелили. Сегодня «чёрные» дома обыскивали, искали подпольщиков. Всех мужчин перебили. И этого… твоего тоже прикончили.

— Нет. — Я покачала головой. — Он не может умереть.

— Дура.

— Я его очень сильно люблю. Такие не умирают.

— «Такие», глупая, умирают первыми!

Её можно было бы возненавидеть, если бы не война. Если бы не её собственные потери. И если бы не то, что случилось через секунду.

В комнату, переполненную детьми и женщинами, вошли два карателя. Образцовые «герои». Одни из тех, что поддерживали здесь порядок. Вернее, его видимость.

— Заткнуться всем!

Наседка нахлобучила мне на голову шапку до самых глаз и загородила собой. Я же осторожно выглянула из-за её спины, замечая мгновенную перемену во всём, во всех. Дети накрыли лица одеялами и застыли, изображая готовые к отправке трупы. Женщины опустили взгляды, словно надеялись — чисто по-детски — стать незаметнее, отвести от себя чужое внимание. Недвусмысленное внимание.

— А я предупреждал. Просил вести себя тихо. — Сперва знакомым мне показался только его голос. Заглянув же мужчине в лицо, я узнала в нём одного из маминых «гостей». — И это они называли неприкасаемых бестолковыми.

— Да, придётся их проучить.

— Кто тут из них сама своенравная?

— Вот эта лошадка каждый раз ведёт себя как необъезженная.

Чума до последнего не знала, что жребий пал на неё.

Её схватили за руки и вытянули из света комнаты в темноту коридора. Она не сопротивлялась, лишь глухо, сдавленно рычала:

— Будьте вы прокляты! В аду горите, нелюди! Да как вы можете, рядом с детьми…

Пока звуки не стихли, никто не проронил ни слова, не шевельнулся. Женщины боялись даже посмотреть друг на друга, стыдясь её страданий и собственной эфемерной безопасности. И мне было стыдно больше остальных за наивность, от которой тем вечером не осталось и следа.

Я больше не сопротивлялась, давая себя раздеть, обрить, искупать. Всё в молчании, в котором думалось об одном…

— Тот человек, — прошептала я, когда Наседка уложила меня в кровать. — С щербинкой между зубами. Как его зовут?

— Ох, родная… — глухо застонала она со слезами в голосе, но не в глазах. Плакать глазами они тут уже, как будто, отучились. — Не думай о нём. Забудь.

— Он сделал с моей мамой то же самое. — Я схватилась за её иссушенные святые руки. — Скажи!

Она наклонилась к самому моему уху и шепнула:

— Клаус Саше.

Звучание самого гадкого имени на свете сменилось ласковым поцелуем. Наседка коснулась моего лба губами, словно благословляя, даже прося. Как будто тоже могла что-то знать, как и мама.

Я закрыла глаза, и моя вселенная сузилась до одной единственной мысли. До выпотрошенного нутра Клауса Саше, вид которого отчего-то вызывал не рвотные позывы, а смех. Когда я подумала об этом, мне стало страшно: что если я умру раньше, чем Ранди узнает это имя?

Ранди… Засыпалось без него через силу. Было так неловко и холодно, словно я потеряла всю свою одежду. Я знала… почему-то точно знала, что в эту самую минуту он думает о том же самом. Что ему нужно как-то научиться засыпать и просыпаться одному. Научиться любить, беречь друг друга на расстоянии.

Я решила, что свяжусь с ним при первом удобном случае. Если не найду, то подам знак. Мы справимся и с этим, в этом я не сомневалась. А когда встретимся, будем ещё сильнее, смелее и преданнее друг другу.

Это уже не было мечтой, просто частью плана. Началом нашей мести.

Глава 7

Вспоминая теперь госпиталь… Этот ад на земле при всех его ужасах был довольно комфортным. С кроватью, электричеством, всё ещё мирными снами и регулярным пайком. А у тех, кто работал, он был больше.

Я работала. Детям постарше приходилось работать, потому что медсёстры не справлялись. Мы круглыми сутками мыли, скоблили, чистили и стирали. Например, бинты — их всегда не хватало. Стирали, а потом снова скручивали. Но были и такие бинты, которые сразу сжигали.

Потом уже нас начали учить: как ставить капельницы, делать инъекции, накладывать швы, перевязывать, ассистировать на операциях. Готовили себе смену. Летом в связи с эпидемиями людей катастрофически не хватало, и тогда дети стали не просто на подхвате.