Атомные уходят по тревоге

— Нового много. Но об этом не расскажешь. Вот разве такой был любопытный случай: на одной из зимовок случилась беда — полярника серьезно ранило. Пробиться к ним ни самолеты, ни корабли не могли. Поймал я радиограмму о помощи. Запросил штаб.

— И что же?

— Разрешили.

— Пробились?

— Да. На лодке и операцию делали. Наш доктор — виртуоз. Ему бы где-нибудь главным врачом быть в столичной клинике. Но его от нас никакими посулами не выманишь.

— Поподробнее бы узнать об этой истории.

— Поподробнее сейчас нельзя… Через годик-два, может быть, расскажу…

— И на том спасибо.

— Пожалуйста.

— Может быть, наконец ты расскажешь о себе? Мне же для дела, для книги нужно.

— О себе — не знаю. Вот об отце рассказать стоит…

Отец был для него всем, и целый легион воспитателей не сделал бы для Николая столько, сколько он. Хотя его уже давно не было и уже много лет плыли облака над честной солдатской могилой.

Отец не мог, да и не хотел, учить сына «умеренности и аккуратности». Сын отлично знал, что батя, когда ему было одиннадцать лет, удрал в 1914 году на фронт, стал разведчиком и получил солдатского Георгия. А потом дрался с басмачами, плавал комиссаром подводной лодки на Тихоокеанском флоте, как заместитель начальника политотдела Пинской флотилии, участвовал в 1939 году в освобождении Западной Белоруссии. И в 1941 году пал под Киевом…

Был он живой легендой для сына, и потому в тот же горький сорок первый Николай ушел добровольцем во флот.

Потом об Игнатове говорили: «потомственная жилка». Тогда он не думал об этом, перед глазами стояло лицо отца, и мальчишка мечтал об одном: отомстить. И еще думал, как бы батя поступил на его месте.

Но так или иначе, жребий был брошен. И вот он, курсант Тихоокеанского морского училища, на боевом корабле первый раз идет в бой.

Впрочем, долго сражаться не пришлось, война с Японией закончилась быстро, и он ушел в высшее военно-морское училище. Много плавал на различного типа лодках. С отличием окончил академию…

Он множество раз всплывал и погружался в самых разных точках Мирового океана — капитан 1 ранга Николай Константинович Игнатов.

И все же свое первое всплытие у полюса забыть не может.

— Что поразило меня тогда? Необозримость завьюженной снежной равнины. Сказочная красота паковых льдов. И все это никак не ощущалось как «белое безмолвие». Может быть, здесь дело в человеке, в его восприятии.

Никому из нас не приходили в голову тогда высокие слова, но кто-то сказал: «Братцы, что же вы смотрите, ведь мы дома! Айда на лед!»

— «Мы дома!» Вдумайся. — Игнатов даже остановился, взяв Сергеева за лацкан пиджака. — «Мы дома!» В этих словах огромный психологический сдвиг в сознании людей. Раньше слово «Арктика» было принято ставить рядом с самыми страшными, леденящими сердце и ум эпитетами. Арктика была врагом, с которым нужно было драться. И порою не на жизнь, а на смерть. И вдруг — «мы дома». Значит, своей, нашенской стала Арктика. Почувствовали люди, какая огромная сила стоит за их плечами. Да что тут чувствовать, каждый мог оглянуться и увидеть рубку атомохода. На таком «кораблике» можно плыть хоть на край света.

Когда кто-то предложил сыграть на льду в футбол, предложение было принято «на ура». Погоняли мы мяч между торосами, разогрелись.

Но нужно было возвращаться на лодку. Посмотрел я и еще раз поразился, с какой ювелирной точностью мы всплыли — корпус атомохода еле-еле «вписывался» в полынью, затянутую льдом.

И вообще, будь я художником, я бы обязательно написал такое. Это удивительное зрелище, когда раскалываются льды и всплывает черный гигант. Сколько в этой картине мощи, силы, символического воплощения могущества человека. И еще что трогает — нежное, бережное отношение наших людей к жизни в Арктике. Проявляется оно порой, казалось бы, в незначительных мелочах.

Игнатов помолчал.

— Всплыли мы как-то среди льдин. Матрос увидел живую креветку на льду. Взял в руки и бережно опустил в полынью. Я вопросительно посмотрел на него.

— Живое существо! В Арктике встречаешь его не так уж часто. Нехай плавает…

Они перешли мост лейтенанта Шмидта. Мимо Медного всадника, Исаакия, «Астории», прошли на Невский. Поужинали в «Кавказском» ресторане и расстались где-то около двадцати трех часов.

Прощаясь, Николай вдруг погрустнел и неожиданно спросил Анатолия:

— Ты умеешь хранить тайны?

— Кажется, да… А что?

— Я никому еще не говорил об этом… Но знаешь, кажется, я, вообще-то, отплавался…

— Как так?

— Врачи нашли что-то в легких. Я и на курорт ездил, и лечился… Улучшений нет. Возвращаюсь на лодку, а на душе кошки скребут… Я никогда ничего не боялся… А вот предстоящей медицинской комиссии боюсь до чертиков. Ужас! — Он поежился. Анатолий хотел что-то сказать, но Николай жестом остановил его: — Не надо, Толя… Не говори ничего. Я знаю, как ты ко мне относишься. И у меня — не минутная слабость. Пойми — это дело всей моей жизни. Ее смысл. И утешать меня не надо. Я достаточно сильный человек, чтобы встретить любую беду. Прощай, друже!.. До встречи.

Когда Анатолий отошел на несколько шагов, Николай окликнул его: