Атомные уходят по тревоге

«Во все время плавания нашего, при беспрерывных туманах, мрачности и снеге, среди льдов, шлюп «Мирный» всегда держался в соединении, чему по сие время примера не было, чтобы суда, плавающие столь долговременно при подобных походах…»

Советские подводники показали, что они достойны мореходного искусства легендарных мореплавателей.

Где-то там, за чертой горизонта, в далекой Англии, бронзовый Дрейк смятенно следил за пенным следом их лодок и чопорные лорды Адмиралтейства на старинных воскового письма досках дивились невероятной «гистории, учиненной россиянами».

Оттиснутый в листах энциклопедий и справочников их еще не завершенный курс уже сейчас окутывался дымкой легенд, тревожащих сердца мальчишек на всех континентах планеты. И время, отсчитанное корабельными часами лодок, тут же, за каждой отлетавшей в вечность секундой, становилось не менее вдохновенной историей, чем громокипящая слава Магеллана или Дежнева.

5

Завтра ему стукнет сорок пять. Думал ли он когда нибудь, что будет встречать юбилей на глубине в океане, да еще не где-нибудь, а на подходе к проливу Дрейка.

Сорокин лежал на спине. Над столиком, освещая край потрепанной лоции, мягко теплился матовый плафон. Полное ощущение, что ты ночью в купе скорого поезда. Только не слышно перестука колес на стыках, глухого громыхания пролетающих в темноте мостов и протяжно-густых перекличек составов. Да не пробежит цепочкой огней за окном дальняя деревушка или рабочий поселок.

Мягкий неуловимый гул проникал из-за стен каюты. Пение стремительных струй за бортом, приглушенный голос работающих механизмов, специфические шумы подводного корабля — все это уже давно стало привычным, и слух не реагировал на них, ставших обычной атмосферой, в которой встанешь, работаешь, спишь, думаешь.

Сорок пять… Это больше, чем половина жизни. А что он успел сделать?.. Как жил и чувствовал? Воспоминания, как кадры немого фильма, то появлялись, то исчезали, проваливаясь в темноту полузабытого, стертого временем.

Жил в Калуге мальчишка Толя Сорокин. В обычной семье. Не бедной и не богатой. Правда, отцу — железнодорожному служащему, порой было трудновато, семья в семь человек все же семья не маленькая. Бегал мальчишка в школу. Читал книжки. Случалось, огорчал мать.

Многие из нас просиживали в детстве ночи над стивенсоновской картой Острова сокровищ, мечтали разгадать тайны, ушедшие в пучину вместе с испанскими галионами «Черным принцем» и «Лузитанией». Он не был в этом смысле исключением.

Только другие становились к мартенам, уходили нехожеными тропами геологов, водили электровозы и воздушные лайнеры. А ему, если уж разобраться честно, повезло… Мечта детства стала профессией. Человек долго ищет свою звезду. Иногда всю жизнь и, случается, не находит. Счастлив тот, кто увидел ее. Пусть далекую, но ту, ради которой стоит жить.

Сорокин улыбнулся, вспомнив мать. Она-то была совершенно твердо уверена, что он будет или врачом или учителем. И спокойно смотрела, как он десять раз перечитывал «80 000 километров под водой» Жюля Верна.

Тогда он и заболел морем. Разве он в этом повинен? Кого мог оставить равнодушным образ гения моря, борца и ученого капитана Немо!..

И шагал он в школу по тем самым улицам, где когда-то с набитым рукописями и книгами портфелем ходил калужский учитель Константин Циолковский.

— Это правда, что Циолковский преподавал в нашей школе? — спросил он как-то учительницу.

— Да. И именно в эти годы он создал свои бессмертные труды «Аэростат металлический управляемый» и «Аэроплан или птицеподобная (авиационная) летательная машина»…

«И время — время было всему виной, — думал Сорокин, — какое незабываемое время было! Уходили в непостижимые выси стратонавты, Чкалов штурмовал небо, и расстояния на планете становились короче, Водопьянов и Мазурук пробивались сквозь полярные вьюги на выручку челюскинцев, Москва приветствовала седовцев, а Папанин с товарищами водрузил на полюсе алый флаг. Россия в опалубках строек, грохоте котлованов, зареве мартенов, изумляя мир невиданными темпами, подвигами и самоотречением, штурмовала будущее. Комсомолия 30-х годов! Яростно спорившая о стихах Маяковского и Блока, читающая Беллинсгаузена и Лазарева, бросавшая вызов полюсу и небесам, удивлявшая мир невиданными перелетами.

В такое время разве можно было вырасти равнодушным человеком?