Атомные в ремонте

Сейчас же опустили крышку на место. Величкин выбежал с дозиметром к борту лодки и доложил: «120 рентгенов в час».

Мы остались на посту управления и стали копаться в чертежах, чтобы понять, что же произошло.

А случилось следующее: когда упор перестал действовать, крышка потащила за собой решетку. При подъеме решетки высвободилась ядерная энергия, произошел сильный разогрев урана, и вся вода в реакторе мгновенно превратилась в пар, облачко которого мы увидели. Улетучившись, вода прекратила ядерную реакцию: ведь замедлителя не стало. Опустив крышку, а с ней и решетку, мы, казалось бы, полностью усмирили реактор.

Последующий, более длительный анализ показал, что решение поднимать крышку на микроходе спасло нам жизнь. При более быстром подъеме решетки произошел бы теплой взрыв, как на Чернобыльской АЭС, и содержимое реактора разбросало бы по округе. А пока нас терзала мысль – почему же решетка не осталась на месте, ведь мы же ставили упор.

Через некоторое время к нам на пост пришел командир Беломорской военно-морской базы Борис Ефремович Ямковой. Он спросил нас, можем ли мы самостоятельно разобраться в обстановке, или нам нужна на помощь наука. Мы самонадеянно сказали, что разберемся сами, хотя в тот момент не могли понять даже того, почему решетка потянулась за крышкой.

Примерно через час Потанин отправился замерять уровень радиации в отсеке лодки. У люка было 70 рентгенов в час, дальше он не пошел, но обратил внимание на то, что из отсека дует горячий воздух. На это последнее замечание мы не отреагировали, так как в отсек действительно подавался очень теплый воздух заводским калорифером. При сорокаградусном морозе и теплый воздух может показаться горячим.

Но дело было не в калорифере. Раскаленная зона испарила воду, но не остыла; она накалила реактор, и тот стал горячее утюга.

Через два часа после всплеска активности мы обнаружили причину аварии. Оказывается лейтенант Шварц нашел на складе два упора: длинный и короткий (для другого типа реакторов). Он выбрал короткий, и вот чем это закончилось. Никто из нас даже не подозревал о существовании короткого упора, поэтому трудно было себя винить в «прохлопе». Но ответственность за перезарядку несли мы с Ильей, и прятаться за спины лейтенантов мы не были приучены. Было обидно и стыдно, а о дозах, которые наши организмы поглощали со скоростью счетчика в такси, мы и не думали. Один только физик Соболевский при всплеске нейтронного потока сиганул с ПТБ на берег, как горный архар, забрался в лежавшую на причале ракетную шахту и отсиделся в ней, щелкая зубами на морозе.

И тут наступила кульминация – начался пожар в реакторном отсеке. Огонь вспыхнул внезапно и сразу занялся очень сильно. Из отверстия в прочном корпусе пламя вырывалось с такой силой, словно в отсеке работала огромная паяльная лампа. Пожар начали тушить экипаж ПТБ, подводники, заводские и городские пожарники, а огонь разгорался пуще прежнего. Четырехчасовая борьба с пожаром носила оборонительный характер. Появилась угроза распространения пожара на другие отсеки лодки. Тогда Семен Вовша затопил реакторный отсек забортной водой.

Пожар прекратился, стало рассветать, и перед нами открылась чрезвычайно неприглядная картина пожарища. Впрочем, я в это время себя уже почти не помнил.

Каждый сердечный больной знает, что на морозе самочувствие ухудшается. Но вряд ли кто знает, насколько оно ухудшается, если к морозу добавить выброс нейтронов, пожар на корабле и гнет ответственности за все это. Один из врачей, которых много приехало на пожар, обратил на меня внимание, пощупал пульс и скомандовал: «В госпиталь!» Помню, как меня несли на носилках по корабельным трапам, а они узкие и очень крутые. Надо было слезть с носилок и пройти самому, но силы исчезли.

Очнулся я через сутки в госпитале. Соседями по палате оказались мои знакомые: начальник технического отдела Беломорской военно-морской базы Давид Лернер (инфаркт) и командир атомной лодки Геннадий Первушин (онемел палец на руке). Они были в курсе дела и сообщили не, что в донесении об аварии была такая фраза: «Жертв нет, один человек – ожог, один человек – инфаркт». Инфаркт – это про меня. К счастью, это оказался не инфаркт, а спазм сосудов.

Тяжелые думы одолевали меня в госпитале. Навещающие рассказали, что приехала комиссия для расследования случившегося. Возглавляет ее Валентин Иванович Вашанцев (не помню, был ли он тогда в Минсудпроме или уже в ЦК КПСС), члены комиссии – Борис Петрович Акулов, Михаил Михайлович Будаев и еще кто-то. Вашанцев жаждал крови, ничего не желал слушать. Весь удар принял на себя Илья Яковлевич и вел себя перед комиссией достойно.

В 1981 году в газетах появилось сообщение о разработке американскими учеными нейтронной бомбы. Якобы у этой бомбы действие ударной волны, теплового и светового излучения скромны, зато вся сила уходит на выброс нейтронов. Будто бы эта бомба «хороша» для городов – людей убивает, а заводы и дома остаются целыми. Я попытался себе представить, как действует такая бомба, и невольно пришел к мысли: а ведь я в 1965