Атомный век

В отсеке повисла напряженная тишина, и каждый думал и мечтал о такой безоглядной любви, когда женщина из‑за тебя бросается под колеса БТРа. Только не каждому выпадала такая судьба и уже, судя по всему, не выпадет никогда, подумал Берзалов, и ему сделалось втройне горько.

Гаврилов спросил напряжённым голосом:

— Роман Георгиевич, что у вас там?

— Всё нормально, Федор Дмитриевич, всё нормально… сейчас тронемся.

Русаков вернулся в бронетранспортёр ровно через полторы минуты и, ни на кого не глядя, молча полез на своё место. Берзалов не удержался, глянул на часы и скомандовал:

— Вперёд!

Шли на малой скорости, во — первых, из‑за Зуева, а во — вторых, чтобы меньше шуметь и лучше приглядываться к местности. Однако всех, без исключения, волновал один, отнюдь непраздный и крайне любопытный вопрос, что такого можно сказать любимой женщине, чтобы она отреклась от тебя в течение одной минуты. У всех так языки и чесались, даже у Берзалова, но он, чтобы не сболтнуть глупость, крепко — накрепко приказал себе следить за местностью и думать только о Варе.

По мере того, как удалялись от реки, дорога сделалась суше и в воздухе появилась пыль. Звезды висели, низко — низко, огромные — огромные, и порой казалось, что они сыплются на голову. Как‑то внезапно, словно скачком, из‑за леса показалась луна, и Берзалов ахнул, она была непомерно большой, в полнеба, но не это было самое жуткое. Самое жуткое заключалось в том, что это была уже не луна в прямом смысле слова, а вроде бы череп с двумя огненными глазницами и дыркой там, где у живого человека должен быть нос, ну, и разумеется, с зубами, как у лошади. А когда Колюшка Рябцев икнул от страха и заявил своё обычное: «Не верю!», Берзалов понял, что ему самому вряд ли привиделось, что луна — череп самая что ни на есть очевидная реальность, посланная им с неба. Вот об этом‑то я точно не упомяну в донесении, подумал Берзалов и едва не перекрестился. У Колюшки, которому по долгу службы, вынужден был следить за дорогой, зубы стали лязгать сами собой, как машинка для заряжания ленты, а Бур от страха выругался матом — витиевато и забористо и попытался забиться под руль управления, чем вызвал праведный гнев Клима Филатова. Остальные в отсеке никто ничего не понял, потому что не имели возможности следить за окружающей местностью. Это обстоятельство и спасло их от преждевременной паники.

— Федор Дмитриевич! — нервно воскликнул Берзалов, который сам испытал неподдельный ужас, — видите?!

— Вижу… — раздался в наушниках спокойный голос Гаврилова, — я его уже давно вижу.

И Берзалов понял: чего в этом мире только ни бывает — даже та самая метафизика, о которой подполковник Степанов отзывался с величайшим презрением, имеет вещественное проявление — на тебе, вот она — в самом что ни нас есть физическом выражении, на небесной тверди во всей своей красе. Как от такой очаровательной иллюзии отречься?

— Что вы думаете? Что это такое? — быстро спросил он, пытаясь избавиться от страха, который схватил его, как волк в чаще.

— Думаю, что мы вошли в неизведанную область. А ещё я думаю, что нас пугают. Что будем делать?

Голос у него был такой будничный, такой невозмутимый, можно даже сказать, сонный, будто бы речь шла каком‑нибудь заурядном атмосферном явлении. Берзалов был ему очень и очень благодарен за мудрость и ещё раз убедился, что не зря взял старшего прапорщика в глубокую разведку и что никакой Кокурин его не заменит, будь он хоть трижды суперчемпионом в ловкости.

— Сейчас… — пообещал он, успокаиваясь, и вытащил на броню бандитского отпрыска — Касьяна Ёрхова. — Говори, что это такое? — потребовал он, тыча пальцем в луну — череп.

— Пить хочу… — прошепелявил Касьян, заваливая голову набок, как полудохлый воробей.

Берзалов испугался что Ёрхов тут же помрёт, развязал ему руки и дал напиться.

— Манкурты это всё… — сказал Касьян, с жадностью вливая в себя воду и косясь на луну — череп, как на отцовский ремень. — Манкурты…

— Какие, на фиг, манкурты? — удивился Берзалов и почувствовал, как волосы на затылке у него встают дыбом. — Ты чего, сопля, несёшь?

Касьян испугался ещё больше:

— Манкурты… батя сказывал… как бы… ну… это… м — м-м…

— Чего ты мямлишь? — возмутился ещё больше Берзалов, хотя понимал, что неправ, что нельзя отдаваться нервам, но сделать с собой ничего не мог.

Касьян страдальчески вздохнул:

— …это их знак…

Ясно было, что он сейчас заплачет от страха, от безысходности и от того, что очухался наконец и понял, что сотворил.

— Давай подробнее! — потребовал Берзалов.

— Она через день на третий является. Иногда чаще, — сообщил Касьян Ёрхов таким голосом, словно собрался умирать.

— А что за манкурты? — снова спросил Берзалов и отобрал у него бутылку с водой.

И вдруг понял, что поступает точно так же, как и его начальство: тупо, безапелляционно и по — свински. Дурак, обругал он сам себя и отдал парню бутылку. Он уже забыл, например, о том, что Ёрхов — младший садистки избивал лейтенанта Протасова. Отходчива русская душа.