Атомный век

— Так, давай рассказывай подробно! — приказал он и крикнул в люк: — Архипов, Иван, дай шоколадку. — И пока Касьян Ёрхов пожирал её вместе фольгой и бумагой, сказал в микрофон: — Мужики, кто знает, кто такие манкурты? Знак у них ещё — череп.

— Манкуртов съела «умная пыль», — сказал Касьян явно с чужих слов и тупо уставился на Берзалова, моля взглядом об одном, чтобы его только не убили.

Под левым глазом у него чернел синяк, хотя Берзалов аккуратно бил только по челюсти. Не было у него блатной привычки портить людям лица. Значит, или он промазал хотя бы один раз, или к Касьяну уже приложились. Скорее всего, приложились от души, за Зуева, за «дубов».

— Какая ещё «пыль», да ещё и «умная»? — удивился он.

— Я не знаю, батя сказал, что зелёная, и запретил ходить дальше реки Псёл, мы и не ходим. Один генерал Грибакин однажды проскочил до Харькова, а потом едва ноги унёс. Пол — экипажа, говорят, сгорело.

— В каком смысле «сгорело»? — уточнил Берзалов.

— Я не знаю, я не видел, мужики говорили, и Грибакин тоже, те, кто без противогазов были.

— Ишь ты… — нервно сказал Берзалов и в задумчивости потёр небритый подбородок. — Значит, Грибакин, говоришь?..

Было бы интересно взглянуть на этого генерала. Побеседовать, так сказать, тет — а-тет. Однако мы ж его подорвали, вспомнил Берзалов. Хороший, видать, был генерал, но не уберёгся, потому что на каждую силу всегда найдётся другая сила.

— Ага… — подтвердил Касьян, давясь шоколадкой.

— Значит, Псёл?

— Ага… — кивнул Касьян. — Вы меня теперь расстреляете?

— Видно будет, — сказал Берзалов. — Полезай внутрь и сиди тихо, как мышь.

Касьян Ёрхов даже не вздохнул, а как‑то хватая ртом воздух, плюхнулся безвольно в бронетранспортёр. Берзалов покосился на луну — теперь она казалась ему ещё более зловещей, предвестницей бед и страданий, но зато не такой страшной. Ну луна, ну и пусть, решил он, подумаешь, напугали бабу чём‑то там.

Они осторожно поехали дальше, минуя государственные трассы и радиоактивные зоны. Только один раз Филатов ошибся, въехал, должно быть, в разбомбленный узел связи, потому что уровень радиации сразу зашкалил за двести рентген, и когда СУО заверещала на весь отсек, то пришлось срочно возвращаться и искать объездной путь. А СУО нет — нет да и возмущённо подавала жуткие сигналы, словно досадуя на то, что её хотели подло и мерзко обмануть. Берзалов только и делал, что ругался чёрными словами:

— У тебя ж дозиметр под носом! Вашу — у-у Машу — у-у!.. Ты нас всех так угробишь!

А Гаврилов высказался в том смысле, что Филатов — глаза и уши экспедиции, а если он ещё, «дурилка картонная», влезет, куда не надо, то его лишат причинного места, и Берзалов приказал всем принять по три таблетки заморского зелья и вообще, больше пить воды и быть осмотрительней на предмет личной безопасности.

Кец, который чувствовал радиацию кожей, тоже крик поднял, только за общим галдежом его трудно было услышать. Смысл его крика сводился к тому, что, мол, «помрём молодыми». Хотя, наверное, мы ему кажемся старыми — старыми, подумал Берзалов. Даже Сэм задорно гавкнул, хотя чувствовал себя проштрафившимся и больше помалкивал, переваривал свиные шпикачки. Касьян Ёрхов, естественно, молчал, как пленный и как человек, ожидающий казни.

Перед Ольшанкой, однако, фон нормализовался до боевых двадцати пяти рентген, и Берзалов вздохнул с облегчением, не надо таскаться, как минимум, в противогазе и, как максимум — в АЗК.

Иногда они видели огни, в самом центре, как им казалось, радиоактивного пятна, но, памятуя о неведомых опасностях, а самое главное, о зловещей луне — черепе, к огням не приближались, а следили издали.

На рассвете, где‑то в районе Щигры, когда Берзалов объявил короткий привал, чтобы экипажи справили естественную нужду. Владимир Жуков облегчился и вдруг заорал так, что многие испугались и едва не задали стрекача на обочину в ближайшие кусты:

— Товарищ старший лейтенант!.. Товарищ старший лейтенант!..

— Чего ты орёшь, козел?! — зашикали на него, нервно вздрагивая и косясь на луну — череп, которая хотя и поблекла, но выглядела всё ещё зловещей. К счастью, местность вокруг стала приобретать зримые очертания, хотя туман и полз между кустами, как живой, и невдалеке блестела река. — Чего ты орёшь, дурак? Поэт недоделанный! «Англетера» тебе мало?

— Я вспомнил! Я вспомнил! — не унимался Жуков, гордо вскидывая свой есенинский чуб.

— Говори, — приказал Берзалов.

— Я когда в универе учился…

— Гляди, умный нашёлся, — прокомментировал кто‑то, вылезая из кустов, в которые успел сигануть сдуру, и вытирая грязь с коленей.

— Давай, не томи душу, — прошипел злой Берзалов, — хватит трепаться.

— В общем, манкурты… — таинственно сказал Жуков, торжествующе скашивая глаза на нервных товарищей по оружию, — это человек, который не помнит ни родины, ни своих корней.

— Не верю… — заявил Колюшка Рябцев и почти что разрядив обстановку, определив общее мнение: «Не верим, заливает Жуков, студент хренов».

Однако все засмеялись. Уж очень ловко, а главное ко времени и обстоятельствам вставлял Колюшка Рябцев эту свою присказку.