АТРИум

– Из-за… меня? – не веря своим ушам, переспросил Звягинцев. А в голове формировался один-единственный вопрос: «Неужели и эти на кого-то работают?»

– Ну да! – словно не понимая, чему тут удивляться, воскликнул кэп и несильно ударил бродягу кулаком в грудь. – Мы ж не суки, мы помним, что ты нам помог. К тому же я знаю, что у тебя с этими чурками траблы. Чего ж не помочь хорошему человеку? Правду я говорю, парни? А, Фаш?

– Так точно, кэп, – ответили в один голос ребята.

– Хорошему человеку мы всегда готовы помочь, – уточнил Женя и толкнул вперед раненного в руку, безоружного кладовщика. – С этими прихвостнями чего делать будем?

– А что с ними делать? – удивился кэп. – Расстрелять пид***сов!

Старик остался стоять, где и стоял, в его потухших глазах не было ни стыда, ни укора, все застлала туманная, почти отключившая своего хозяина от наружного мира задумчивость. Но конформист по натуре Мирон, умеющий быстро приспосабливаться к новым условиям, подбежал к кэпу.

– Постойте, постойте. – Он попытался отвести ствол автомата, направленный ему в живот, и залепетал так быстро, что половину слов попросту было не разобрать: – Ну зачем же так резко? Сразу расстрелять. Я много чего умею. Я… я… вы только возьмите меня с собой. Не пожалеете, обещаю. Я же могу вам быть полезен, я знаю, где тут в округе бродяжьи схроны есть. Там много чего интересного попадается. Хорошие цацки, хорошее аммо. Чего вы сразу расстреливать-то? Расстрелять всегда можно успеть… О, – он сморщился и хлопнул себя ладонью по лбу, – что я несу? Простите дурака. Вы меня поймите, я «монголов» не люблю еще больше, чем вы, да я их ненавижу! – выкрикнул он, изображая из себя завзятого монголоненавистника. – Но что делать, если я остался ни с чем, а они предложили место работы… Я бы с ними не работал, мамой клянусь! Мне бы только зацепиться где-нибудь, деньжат подсобрать, а то в Каран-Яме… Мужики, я бы никогда не стал помогать узкоглазым, если бы эти твари не разрушили Каран-Ямы! А теперь нам с Семенычем нужно пристроиться где-нибудь. А его, – он оглянулся на Кудесника, нежно прижимавшего к себе девушку, – они же его по-любому бы нашли, что с моей помощью, что без нее. Они же всю зону на уши поставили! Ну, ребята, а? Возьмите меня с собой, я вашим маркером буду… Все, что вы скажете, сде… лаю…

Он запнулся, сглотнул слюну и сделал шаг назад, поняв, что его слова никак не действуют на посуровевшего кэпа. Он знал, что в Атри предательство не прощается, не оправдывается и не перекрывается другими поступками. Даже десяток добрых дел, при условии, что вам оставят жизнь, не смоют оставшийся от него послед. Но в живых, как правило, за это не оставляют.

– Все сказал? – спросил кэп, сверля его холодным взглядом, не сулящим ничего доброго.

Мирон вдруг резко повернулся и бросился к выходу, перепрыгивая через трупы обещавших устроить его жизнь «монголов». Никто ему не мешал. Женька, стоявший на входе в коридор, даже отстранился, давая ему беспрепятственно вскочить на ступени, ведущие наверх. Но пуля, вылетевшая из заглушенного ствола «Глока», была быстрее. Поймав ее в сердце, Мирон дернулся, будто его толкнули сзади в плечо, всхлипнул и упал на колени.

– Нет, – умоляюще прошептала Лена, когда Кудесник перевел ствол, от которого поднималась струйка дыма, на старика. – Оставь его в живых, пожалуйста…

– Жалостливость, милочка, не самое ценное качество в этой тунгусской дыре, – сказал кэп, начав на пару с Федором мародерствовать над остывающими трупами ордынцевского отряда. – А в вашем случае вообще неуместное. Да не разменивайся ты на эту хрень! – толкнул он склонившегося над чьим-то рюкзаком Федора. – Цацки смотри и боеприпасы, хавку оставь, мы же не стервятники какие-нибудь, в самом деле. – И, повернувшись к Лене, добавил: – Ты уверена, что, как только вы уйдете, он не отошлет в Ордынец новое сообщение? В котором укажет ваш маршрут. Ведь вы обсуждали при нем свои планы? Решали, куда пойдете? Верно? Он же коммерсант, бизнесмен, такие, как он, не могут быть без дела. Они маму родную продадут, но свое дело продолжат. Верь мне, я знаю.

За все это время старик не проронил ни слова. Он не просил простить его, как Мирон, не оправдывался, не пробовал убежать, хоть у него был шанс, когда началась заварушка, он просто стоял и смиренно смотрел перед собой, словно приведенная на заклание овца. И сейчас, когда решался вопрос о его жизни и смерти, он все так же продолжал безучастно пялиться на стену, будто бы его судьба больше его не интересовала.

Глухой хлопок, и его тяжелое тело повалилось на землю. Лена заплакала. Это все, что ей оставалось.

Шпиль был на месте. Словно сделанный из тумана, он высился над лесом, как и прежде, будто его двойник никак не был причастен к сиянию.