Аттестат зрелости

Три года назад он занял освободившуюся квартиру на одной площадке с Викентием Денисовичем. Новый жилец был невысокого роста, рыхлый, имел всегда недовольное лицо желтоватого цвета. У него тряслась голова, в иные дни - очень сильно. И почему-то Веденеев не понравился Викентию Денисовичу, но почему - он не мог понять.

Они мало говорили друг с другом, и это было странно, ведь пенсионеры оба, фронтовики, нашлась бы тема для разговора. Но Веденеев сторонился соседа и умудрялся не видеть Викентия Денисовича целыми месяцами, а между тем соседи рассказывали, что старик Веденеев очень любопытный и любимая манера разговаривать - задавать вопросы. А когда осудили на товарищеском суде Миронова - зятя Веденеева, то старик вообще старался не попадать на глаза Викентию Денисовичу, видимо, прежде чем выйти из квартиры, осматривал площадку в глазок.

И вдруг явился сам!

- Зачем ты это сделал? - спросил Викентий Денисович. - Ведь всё это неправда! Зятя решил выгородить? Разберутся во всём, и что будет?

- Не-на-ви-жу! - раздельно произнёс Веденеев. - Ненавижу тебя и таких, как ты. Вы не даете мне жить спокойно. Из-за вас я потерял всё. Знаешь, как богато жил мой батько? У нас была мельница. Я мог делать, что хотел - и парням в морду дать, и девку взять, какую хотел: все были у батька в должниках. А краснопузые с вашими советами батька расстреляли, нас с маткой выселили. А я... Я же ведь был единственным наследником! Всё было бы моё! И всё потеряно! Пропало! Ненавижу!

- Ну ладно, меня ты ненавидишь. А девчонку-то зачем опорочил, ведь знаешь, что написала - правда.

- Не-на-ви-жу! Из таких, как она, вырастают такие, как ты! Правдолюбцы! - Веденеев выговорил это слово как самое грязное ругательство.

Викентий Денисович почувствовал, как вновь стала неметь рука, и он попросил:

- Уйди, Веденеев, видишь - мне плохо. Уйди!

- Не-е-т! Я, может, уже три года жду, чтобы тебе было плохо!

Да. Он не только три года желал зла Викентию Денисовичу, но и боялся его смертельно, и от этого страха у него вновь начала трястись голова, как в том далеком сорок втором, когда он темной ночью перебежал к немцам, а его сунули в колонну с военнопленными и повели на запад, и уж, конечно, не райская его там ждала жизнь.

И тогда он испугался: для чего рисковал и переходил линию фронта - у «своих»-то пристроился бы в обозе где-нибудь, уж он бы придумал, ведь он только и делал всю жизнь, что прилаживался да пристраивался... Но хотелось ему прийти в родное село на Украине победителем, припомнить всем, как расстреляли его батька, как его самого и мать в простой кошеве вывезли из села, а потом их путь лежал в далекий и неприветливый Казахстан.

Он бы припомнил «им», как жил в бараке вместе с матерью, как пришлось ему ковырять лопатой землю на огороде, чтобы не умереть с голода, ему, единственному наследнику отцовского богатства, пущенного прахом краснопузыми... Припомнил бы, как работал в совхозе и притворялся, что примирился с советской властью, даже стал активистом и всюду твердил, что сын за отца не отвечает, и этим заслужил ненависть родной матери, суровой и упрямой старухи, бродившей день-деньской по посёлку, где жили высланные. Она так и умерла с непримиримостью во взгляде, и он не мог в её последний жизненный миг сказать, что он - всё тот же, что он - настоящий сын своего отца, но надо подождать. Но не мог этого сказать - вокруг стояли люди. И старухи-подруги его матери втихомолку плевались на него, дескать, антихрист-активист, довел мать до могилы...

И лишь поздно ночью, когда в бараке уже спали, он вышел из своей клетушки-комнатушки, добрался, хоронясь, до кладбища в степи, где не было ни кустика, одни кресты, и на могиле матери сказал в темноту всё, о чём молчал все годы ссылки - отомстить, отомстить, отомстить! И он верил, что душа матери, витавшая на кладбище слышит его и поможет отомстить.

Когда началась война, он уже в первый час поехал в райвоенкомат и попросился на фронт. Объяснил коротко: хоть он и ссыльный, но если на его родную землю напал враг, то его место - в армии. Военком, молодой краснощёкий парень, крепко тряхнул его руку и сказал: «Молодец!» И отправил на фронт. А он с той минуты – и в эшелоне с мобилизованными, и в учебных лагерях, и на формировке, и опять в эшелоне, который вёз их в сторону Москвы, только и думал - скорее бы на фронт, и - туда, к тем, кто километр за километром подминал под себя его Украину, кто был уже в его селе...

Он давно забыл и войну, и всё, что там было с ним, он даже носил звание ветерана-фронтовика, у него были две юбилейные медали, и его часто приглашали на сборы школьники Моторного.

Он рассказывал о том, что читал или видел в кино. Если кто-то вдруг вспоминал, что рассказ уже, вроде бы, был когда-то услышан или прочитан, то быстро и успокаивался: раз в кино или книге так написано, как говорит ветеран, значит, там правда. Расхрабрившись, он даже стал писать критические заметки в городскую газету.