Аттила

— Выскажись, господин, — наконец, после долгого молчания произнес он. — Ты чувствуешь в этом потребность. Я знаю это… Ты уже обдумал все свои тайные намерения, и теперь тебя мучит желание высказать их. Говори же! Хелхаль — твой верный слуга.

Аттила глубоко вздохнул.

— Ты прав, старик, — сказал он, — ты всегда угадываешь меня. Да, я скажу тебе все. Но прежде, чем мы будем обсуждать планы на будущее, я должен вернуться к прошедшему: только оно пояснит тебе настоящее, из которого вытекает будущее. Придвинься ближе, Хелхаль: то, что ты услышишь, не должно быть произнесено громко. Я введу тебя в тайник моей души. Высказаться наконец — это наслаждение! И кому мог бы я довериться? Для женщины такие мысли недоступны. Сыновья мои слишком юны. Брат…

Он вздрогнул и умолк.

— У тебя нет брата, господин, — произнес старик, со страхом взглянув на него. — Уже давно князь Бледа…

— Умер. С тех пор мне часто было почти жаль, что он… умер. Но нет! Смерть его была неизбежна.

— И он умер, — повторил Хелхаль, опуская глаза.

— Нет, старик, — резко вскричал Аттила, — он не умер! Я убил его вот этой рукой, — тихо добавил он, протягивая правую руку.

— Ты говоришь это, — отвечал Хелхаль.

— Мне нравится, — продолжал Аттила, помолчав, — что ты не лицемеришь. Так ты знал об этом?

— Знал.

— А гунны?

— Они тоже знают.

— Они это мне… простили?

— Разве ты слышал когда-нибудь хоть один упрек? Ты сделал это, значит, это было неизбежно.

— Да, необходимо для исполнения воли Бога мщения. Сейчас ты увидишь. Слушай!

— Я слушаю, — сказал Хелхаль.

Глава шестая

Ты знаешь, — начал Аттила, — что после смерти отца… Ужасно вспомнить его плавающим в своей крови…

— Да! А та женщина… — заметил, задрожав, Хелхаль.

— Замолчи! — приказал Аттила. — Если гунны узнают об этом когда-нибудь…

Но старик, как бы под чарами тайного ужаса, более сильного, чем страх перед его господином, продолжал:

— Женщина! С обнаженным ножом! Старая сарматская ведьма! С ножа капала его кровь, а она размахивала им над своей головой и кричала: «Он распял моего невинного внука! Но бабка отомстила за него!» Старуха убила моего господина, повелителя гуннов! — Хелхаль застонал.

— Замолчи, говорю тебе!

— Но ведь они знают это! Хотя вы, двое сыновей, приказали умертвить всех свидетелей, но многие из невинных жертв успели сказать своим палачам, за что они осуждены на смерть. А палачи рассказали другим. Так и я узнал об этом по возвращении из похода на яцигов.

— Большое несчастье, что это известно гуннам. Они слепо верят в свои предрассудки.

— Это не предрассудок, — ответил Хелхаль, — ничто не может быть справедливо.

Аттила пожал плечами.

— Не сомневайся сам, — продолжал старик, — и не подрывай народных верований, которых, как я с горестью убедился, ты не придерживаешься с такой же строгостью, как твои предки.

— Ты заблуждаешься. Я верю в бога войны, бога мщения, вложившего в мои руки свой собственный меч. Я верю предсказаниям наших жрецов, гадающих на дымящейся крови наших пленников. В особенности, — с усмешкой прибавил он, — когда они предсказывают мне счастье и победу!

— Это значит, — возразил старик, — что из всех завещанных нам предками верований тебе годятся только те, которые благоприятны для тебя. Берегись! Боги не позволяют смеяться над собою!

— Ты угрожаешь, — спокойно, но приподняв голову, произнес Аттила. — Забыл ты с кем говоришь, старик?

— Не забыл: я говорю с Аттилой, перед которым трепещет мир, но не боги и не Хелхаль. Хелхаль сажал тебя малюткой на коня, учил тебя сжимать кулачок и наперегонки бегал рядом с твоей беленькой лошадкой, а когда мальчуган раз свалился с нее на всем скаку, Хелхаль подхватил мальчугана вот этими руками. Пока Хелхаль жив, он будет говорить тебе правду.

— Ты знаешь, я могу выносить ее.

— Часто. Но не всегда. Твой ум подобен плохо прирученному степному волку. Великодушие твое — свободно привязанный намордник. Вздумается хищному зверю сбросить его, и…

— Да, да, — тихо произнес Аттила, — самые разумные усилия духа не могут сразу уничтожить врожденную дикость, наследие многих поколений. Но будь справедлив ко мне, старик, подумай: тысячи народов покорны моему бичу; бесчисленные боги, в которых они веруют. Гунн, христианин, еврей, германец, римлянин — каждый клянется, что его бог — единый, истинный. Что должен делать я, властитель всех этих народов? Должен ли я верить во всех их богов, из которых один исключает другого? Или лучше не верить ни в одного?

Хелхаль сделал движение ужаса.

— Или должен я выбрать то, что мне больше всего нравится и во что я могу верить без притворства и самообмана? Я так и делаю. Прежде всего я верю в самого себя и в мою звезду, а затем в того, кто послал меня на землю, в бога мщения и войны.

Глава седьмая

Старик успокоился и с воодушевлением взглянул в его лицо.

— А твои гунны и Хелхаль верят в тебя еще больше, чем ты сам! — вскричал он. — Больше, чем в предания предков! И доказательством служит именно то, о чем мы только что говорили.

— Что ты хочешь сказать?