Аттила, Бич Божий

— Так будет лучше всего, — сказал Аэций. Он кивнул в сторону круживших над полем канюков. — Хочешь, чтобы их пир продолжался? То была самая кровавая победа в истории Рима. Еще одно такое сражение — и мы потеряем оставшиеся легионы, когорты и auxilia[63] нашей армии. Аттила сейчас похож на раненого тигра — пусть уходит, зализывает раны. Возможно, он все еще опасен, но уже никогда не будет столь грозным, как прежде. Кроме того, он нам нужен. — Полководец наградил своего курьера загадочной улыбкой.

— Нужен нам?

— Безусловно. Не станет Аттилы — и федераты, забыв о том, что еще недавно дрались бок о бок с римлянами, будут пытаться урвать себе все новые и новые территории. Пока у Запада не появится новой армии, на которую, как ты знаешь, у государства нет денег, остановить я их буду не в силах. Потому я и убедил Торисмунда как можно скорее возвратиться домой — кто знает, что может ему сейчас взбрести в голову?

— Подло же вы обошлись с самым верным нашим союзником, — произнес Тит, не сумев скрыть отвращения, которое внушил ему неприкрытый цинизм полководца. — Без визиготов мы бы, вероятно, потерпели поражение.

— Не «вероятно», а «безусловно», — признал Аэций. — Чтобы поберечь мое римское войско, которое, будучи фактически невосстановимым, слишком дорогостоящее, чтобы им можно было так легко разбрасываться, я сделал так, чтобы основная тяжесть сражения легла на плечи визиготов. Натравливание варваров друг на друга — любимая политика римских полководцев в отношении федератов, позволяющая значительно сократить потери римской армии. Визиготы заслуживают самых добрых слов: со своей ролью они справились просто безукоризненно.

— Но не будет ли все это иметь опасных последствий? Ведь они могут и догадаться, что их использовали.

— Вот почему я и хотел, чтобы они как можно скорее отсюда удалились, — словно лектор, объясняющий элементарный логический факт, заметил Аэций. — Сейчас, несмотря на огромные потери, они воодушевлены победой. Негодование придет позднее — чувство обиды на меня, на Рим. Но это — цена, которую я готов заплатить за победу над Аттилой.

— Понимаю, — только и смог вымолвить Тит; столь продуманное коварство полководца вызвало у него целую гамму чувств — от восхищения до шока. Помолчав немного, он тихо сказал: — Но вы ведь не только для того отпустили Аттилу, чтобы держать в узде федератов, не так ли?

Аэций пожал плечами, и губы его расползлись в задумчивой улыбке.

— Ты, как всегда, прав. Есть и другая, гораздо более важная, причина: он был моим другом.

Часть четвертая Рим 451 — 455 гг

Глава 50

И вдохнул Господь жизнь в мертвую и безжизненную руку, и потянулась она к посланию.

Феофилакт. Хроники. VII в.

— Халкедон! — вскричал Валентиниан и, подавшись вперед, навел скипетр на стоявшего перед троном крепкого пожилого мужчину в папских одеждах. — Направить к берегам Боспора судно с епископами! Ты слышал это, Гераклий? — Император повернулся к своему главному советнику, полному, приземистому евнуху, ни на шаг не отходившему от своего господина. — Да он разорить нас хочет. Есть ли у вас хоть малейшее представление, — продолжил император, обращаясь уже к папе, — во что обойдется нам эта экспедиция? А питание? А жилье? И ради чего? Ради того, чтоб, нежась на солнышке, эти духовники занимались теологическим буквоедством.

Папа Лев из последних сил старался сохранять терпение.

— Со всем уважением, ваша светлость, хочу заметить, что установление истинной природы Христа вряд ли можно назвать буквоедством, — возразил он. Льву приходилось иметь дела и с предшественниками Валентиниана: Гонорием, набожным и кротким дядей нынешнего императора, его дедом, великим Феодосием, на коленях просившим у епископа Медиолана Амвросия прощения за прежние прегрешения, — но столь тяжелый разговор вести ему еще не доводилось. В принципе, о том, какой прием его ожидает, папа догадался, едва ступил в приемный покой римского дворца Домициана, которому Валентиниан отдавал предпочтение перед другой своей резиденцией — равеннской: вдоль стен стояли громадные статуи языческих богов и императоров. До Льва, конечно же, и ранее доходили слухи о том, что Валентиниан — христианин лишь по имени, что он тайно занимается черной магией и колдовством, но в подобных случаях папа предпочитал доверять не людской молве, а собственным глазам.

— Вопрос закрыт, — отрезал Валентиниан. — Этого государство себе позволить не может. Скажи ему, Гераклий.