Аттила, Бич Божий

Что касается задания, ради которого нас и выбрали, то мы сначала должны были лишь обращать внимание на то, как император ведет себя по отношению к своей жене, Августе Евдоксии, доброй, спокойной женщине, дочери Феодосия, последнего восточного императора. Максим заверил нас, что целью нашего пребывания в scholae является не служение императору, а способствование свершению правосудия в память об Аэции; подробности он обещал открыть нам позднее. Общаться с сенатором нам было строжайше запрещено; он заявил, что, когда придет время, сам выйдет на связь с нами. Несмотря на то, что Максим и его красавица-жена были частыми гостями во дворце императора, ни разу — ни словом, ни взглядом — не выдал сенатор того, что знаком с нами.

Со смерти Аэция не прошло и года — мы с Гибвультом как раз отдыхали после дневного дежурства, — как в наших казармах показался невольник-слуга Максима, заявивший, что сенатор желает нас видеть.

— Надеюсь, служба во дворце вам не в тягость? — спросил Максим, когда мы вновь очутились в его tablinum.

— Грех жаловаться, ваше сиятельство, — сказал я. — Да и оплачивается неплохо.

— Ja, sehr gut, — подтвердил Гибвульт. Латынью он владел не так хорошо, как я, из-за чего вынужден был время от времени переходить на германский.

— Как императрица?

— Валентиниан ее всецело игнорирует, она же, вне всякого сомнения, своего мужа любит; почему, даже не могу себе представить.

— Обращается он с ней постыдно — хуже, чем с собакой, — горячо сказал Гибвульт. — В Германии такой человек был бы Ausgestossene, изгоем. Она же — такая милая дама, всегда с улыбкой или Trinkgeld к нам, Soldaten.

— Понятно, — задумчиво произнес Максим. — Значит, по-вашему, брак этот — лишь притворство, по крайней мере — со стороны императора. Другими словами, Валентиниан больше не проявляет интереса к своей жене?

— Так точно, — подтвердил я. Странно, но мне показалось, что подобное утверждение сенатора очень обрадовало.

— И, вполне возможно, он удовлетворяет свои желания на стороне?

— Чего не знаю — того не знаю, — сказал я. К чему это он клонит? — Scholae никогда не бывает рядом с императором, когда речь идет о его интимных делах. Дворцовые евнухи осведомлены об этом гораздо лучше нас — особенно Гераклий; он у императора в любимчиках ходит. Но я очень удивлюсь, если вы окажетесь неправы, ваше сиятельство. В конце концов, Валентиниан — мужчина видный, здоровый и довольно-таки молодой.

Вскочив на ноги, Максим стал расхаживать по комнате взад и вперед, затем остановился и, нахмурив брови, о чем-то надолго задумался.

— Вы доказали, что не болтливы и заслуживаете доверия, — произнес он наконец так тихо, словно говорил с самим собой. Обернувшись, он смерил нас оценивающим взглядом. — Что ж, видимо, пришло время посвятить вас в мою проблему. Уверен, вам не нужно напоминать о том, что все, о чем здесь будет сказано, не должно выйти за пределы этой комнаты.

Мы с Гибвультом заверили сенатора, что будем держать рты на замке.

— Тогда знайте: император давно уже положил глаз на мою жену. Она — само воплощение чести и верности и никогда сознательно мне не изменит. Но Валентиниана это не остановит; для него желание чего-то есть лишь прелюдия к обладанию этим. Честь и благородство для него — пустые слова; представься ему такая возможность — и он без раздумий затащит мою жену в свою опочивальню. Я же, хоть и сенатор, ничем не могу ему помешать. В конце концов, он — император.

Мы с Гибвультом обменялись обеспокоенными взглядами. Знать подобное было чрезвычайно опасно.

Максим, должно быть, это заметил, так как продолжил:

— Зачем я вам все это рассказываю? Что ж, не буду ничего от вас скрывать. Если Валентиниан все же добьется моей жены, я буду вынужден постоять за честь моего gens, Анициев.

— Убив императора? — спросил я напрямик.

Максим криво улыбнулся и пожал плечами.

— Я — римлянин, к тому же — Аниций, а значит, буду лишен выбора.

— А мы нужны вам как исполнители, — догадался я. План Максима должен был принести ему пурпурную мантию императора — не больше и не меньше, и замысел этот, в силу огромной непопулярности Валентиниана, вполне мог увенчаться успехом. Месть за поруганную честь жены — убедительный мотив для убийства Валентиниана, а симпатии римлян Максиму удалось бы завоевать без особых проблем. Все встало на свои места. Сведения, которые мы сообщили сенатору, убедили его, что пришло время использовать жену в качестве наживки для страстно желавшего ее императора. Нас же с Гибвультом Максим выбрал потому, что мы не раз доказывали свою верность Аэцию, даже после его смерти, и еще потому, что мы мало чего боялись. «Да ладно, — подумал я, — какая разница. Если план сенатора, на чем бы он там ни основывался, позволит нам отомстить за смерть столь любимого нами Аэция, большей привилегии мы и не попросим». Взглянув на Гибвульта, я понял, что он думает о том же.

Повернувшись к Максиму, я выдохнул:

— Только скажите, когда.