Аукцион

Сэр Мозес Гринборо позвонил генералу Бромслею сразу же после того, как из аэропорта Хитроу ему сообщили, что Степанов вполне благополучно прошел таможенный досмотр и отправился, прижимая к себе Врубеля, в маленький тесный бокс, где пассажиры ожидали посадки в самолет, следовавший на Москву.

— Все в порядке, — сказал сэр Мозес. — Теперь он придет ко мне и только ко мне. Куда же ему еще идти после всего случившегося? Следовательно, есть все основания полагать, что именно мы, а не мистер фол, сможем сделать вывод: по чьему заданию, как и где Степанов ищет культурные ценности. В версию его «собственной инициативы» я, признаться, слабо верю. Ну, что скажете? Годимся мы, старики, на что-либо? Или пора окончательно списывать в архив?

...Ростопчин принял две капсулы от сердечных болей; купил перед посадкой на самолет; боль, однако, не проходила. Он попросил у стюарда маленькую бутылочку виски, расширяет сосуды.

Выпил залпом, не дождавшись, пока принесут стакан со льдом; ощутил запах ячменя, закрыл глаза и сразу же увидел громадное рыжее поле с островками синих васильков; это было в России в последний его приезд туда; он шутил, что такое возможно только там; любой хозяин на Западе каждый василек бы собственноручно выдернул; урон бизнесу; боже, подумал Ростопчин, как же хорошо, что у нас не выдергивают васильки с рыжего поля; какое-то великое таинство сокрыто в соцветии рыжего и голубого. И еще он запомнил, как по узенькой пыльной проселочной дороге, что шла через это поле, неспешно ехал белобрысый мальчишка на повозке с каурой лошадью, а возле, задирая зад, весело бежал жеребенок, вороной, длинноногий и пугливый; только бы подольше мне видеть это, сказал себе Ростопчин, только бы не уходило это видение, боже мой, как прекрасно оно, сколько в нем спокойствия, оно вызывает во мне такую же радость, как терпкий запах мандаринового варенья в платяном шкафу маменьки, когда мы еще жили на Поварской; какое же это было запретное счастье — влезть в маленький шкаф, ощутить этот залах мандаринового варенья, каких-то странных горьковатых духов; нет и не будет в мире другого такого запаха; маменька, Поварская, снег за окном, перезвон колоколов в церкви Петра и Павла, тихий, протяжный, стремительный поскрип розвальней и пофыркивание лошадей; все в игольчатом инее; гривастые, с печальными загадочными глазами и мшистыми, теплыми, трепещущими ноздрями, отчего-то пахнувшими свежим хлебом.

...Дворецкий встретил его на своем стареньком «рено»; все арестовано, князь, вас ждут адвокаты; какая низость; мы останемся с вами, что бы ни случилось.

Ростопчин благодарственно похлопал его по плечу, говорить не мог, жало; он умер по дороге в замок; лицо его было спокойным; в уголках рта застыла недоуменная улыбка, в которой виделось что-то невыразимо детское; так, впрочем, было лишь несколько мгновений; потом лоб и щеки начади быстро желтеть, стали особенно заметны седина и горестные морщины на запавших старческих висках.