Аукцион невинности. Его трофей (СИ)

Я сама вряд бы расположила лучше. Это круче чем в любой, самой дорогой галерее.

Туманный рассвет над горами соседствует с макро-снимком листка. Красиво. Очень красиво.

Я потрясена до глубины души. Красотой увиденного — даже не думала, что из моих фотографий можно собрать такую впечатляющую коллекцию.

А ещё пониманием — Адам знал меня до аукциона.

Не знаю, сколько я так просидела. Может, несколько часов. Может, вечность.

— Я запретил тебе заходить в эту комнату, — наконец, раздаётся позади меня спокойный голос Адама.

Я даже не оборачиваюсь. Продолжаю рассматривать фотографию снежинки на стене.

— Значит, — также спокойно отвечаю я, — ты мой личный сталкер? Сколько ты заплатил Ане, чтобы она затащила меня на аукцион?

44. Признание

Адам не отвечает. Проходит к стене мимо меня.

Задерживается рядом со мной, опускает руку, гладит меня по голове — что странно, я не отшатываюсь, а едва удерживаюсь, чтобы не податься навстречу этой ласкающей руке — сюрр, просто сюрр… почему?

Моё тёло знает о нём что-то больше, чем я сама, мои мозги, или что там сейчас вопит мне о неправильности происходящего? Он меня уже сломал? Меня ситуация и время взаперти раскатали?

Факт остаётся фактом. Адам гладит меня по голове — но я не отшатываюсь, позволяю ему — захватывает прядь ярко-рыжих волос, пропускает сквозь пальцы, и я снова любуюсь тем, как же чёрт возьми красиво это смотрится…

Он отпускает, проходит к стене, садится на пол, скрестив ноги, касается пальцами фотографии снежинки.

Это движение такое привычное, что мне легко представить, как он сидел здесь часами.

Не тороплю его. Я задала вопрос. Теперь его шаг.

Адам молчит долго. Очерчивает контур снежинки, опирается на пол, устраиваясь удобнее.

Не отводя глаз от фотографии, отвечает.

— Всё началось с этой фотографии.

Его голос звучит глухо, и говорит он через силу. Его красивое лицо кривится, но не лишается привлекательности.

Наоборот. Сейчас я бы его фотографировала с большей охотой. Жадно щёлкала бы и бегала вокруг него, меняя ракурсы.

Живые эмоции. Настоящие. Просто сокровище для фотографа, привыкшего теребить зажатых клиентов, чтобы они сбросили скованность и на доли секунды расслабились, проявили себя.

Адам сейчас выглядит так, что любой бы его снимок, без сомнений, победил в мировом конкурсе. Самом престижном, какой только можно придумать. Возможно, вошёл бы в десятку самых продаваемых и известных за всю историю.

Цепляет. Выражение его красивого лица, искажённого внутренней борьбой, реально цепляет.

— Я когда первый раз увидел твою снежинку, — Адам усмехается, — полдня улетело в труху. Я даже контракт завалил. Очень много тогда работал. Долго. Почти не спал. Не мог. Сорвал режим и была жуткая бессонница. Тогда было очень тяжело. Увидел твою снежинку в ленте новостей, сначала пялился на телефоне, потом дома на экране.

На его лице появляется улыбка, лёгкая, едва заметная, и в целом он явно успокаивается.

Я понимаю, что он принял решение всё рассказать, как есть: по тону и тому, как он начинает говорить: спокойно, уравновешенно, без пауз, не отрывая взгляда от снежинки на белой стене.

— Тогда я впервые за долгое время заснул. Спокойно, без всяких кошмаров и прочего. Купил её. Повесил в кабинете. Был сложный период, но почему-то именно из-за этой фотографии я выбрался из той трясины. Принял целый ряд решений.

Он ерошит волосы, снова прикасается к фотографии.

— Она стала моим талисманом. Я менял дома, квартиры, но эту фотографию везде таскал с собой. У меня всё наладилось. В какой-то момент мне стало интересно, что ещё делает этот фотограф. Нашёл тебя. Оказалось, все твои выставочные снимки изумительны. Я ещё тогда не знал, как ты выглядишь. Не знал, кто ты. Просто имя и фамилия на этикетке в углу рамки.

Адам усмехается.

— Я представлял тебя женщиной лет пятидесяти пяти с крутым мужем-банкиром, тремя взрослыми детьми, собакой лабрадором и дачей на берегу моря с целым садом пышных разноцветных роз. Что ты в соломенной шляпке ходишь, подрезаешь розы и планируешь новую поездку в горы, где можно будет встречать с фотоаппаратом рассветы.

Он резко встаёт, отходит к стене с другой фотографией — той самой, где горный рассвет. А ведь именно её я считаю самой крутой из всех своих.

Похоже, что Адам того же мнения.

— Фотографии твоего авторства появлялись крайне редко, — продолжает он более чётким голосом. — Мне стало интересно, почему. Явный талант. Я богатый человек. Захотел выяснить. Вдруг проблемы, и я смогу денежно помочь.

Он оборачивается и смотрит мне прямо в глаза.

— Год назад, Вика, я впервые увидел тебя на выставке, — говорит он, — и после этого ты стала моим наваждением. Ненавидел себя. Знал, что не имею права вмешиваться. Что ничего не могу тебе предложить толкового, нормального. И не мог справиться с собой.

На его лице появляется зловещая усмешка, и мне становится не по себе.

— Я же с информацией работаю, — медленно говорит он. — Я знал о тебе всё. Даже об отчиме, о том, что ты девственница, сторонишься мужчин. И работаешь как проклятая.