Аутодафе

На этой фабрике так чисто,
Даже девушки с маникюром,
И только труба-трубочистка
Недоверчива и угрюма:
Ей одной грязное дело —
Людей, уставших от жизни и боли,
На этой фабрике переделывают —
Это крематорий.

«Толкаются в проходе…»

Толкаются в проходе
Людские толпы, жаждущие сказок,
Но сказки ветрены, и сказки не приходят,
А мы все ждем, когда же их покажут.
Дотрагиваюсь осторожно —
Такая милая, красивая и белая.
Кругом народ, я с ними тоже
Иду, чтоб поглядеть на лебедя.
Спускаемся по лестнице, мы тронуты,
Задерживаем шаг, чтоб не спугнуть видение,
Чтоб в прокуренные комнаты
Обманом унести и уберечь весеннее.

«Пришел народ с казарм и из подвалов…»

Пришел народ с казарм и из подвалов,
Смотрел довольный в щели, как в глаза.
И больше всех на площадях орала
Разнузданная грязная молва.
Привыкшие стоять подобострастно,
Приказы выполнять, хихикать в стороне,
Теперь молву припрятали, как ласку
И как любовь в траншее на войне.
Мне было больно – ты прошла, как вызов,
Не прячась, но и не глядя в глаза,
Чего-то примечталось и забылось
Несбыточное, все же ты была.
И ненависть была как очищенье,
И траур, и венки – как зов любви.
Но одиночество легло как затемненье,
И я смотрел лишь в два глаза молвы.

Сплав леса

Катились березы, сосны и ели,
В тела их втыкали багры, как пули.
Люди довольные даже вспотели
От работы и от буйства.
Вода их встречала прохладой, как лаской,
И они останавливались с разбега в недоуменье,
Но их хватали, сгоняли и связывали,
И плотами пускали вниз по течению.
Запрокинув головы, они видели небо,
Ласковое небо лесной отчизны.
Мысли путались: может быть, ничего и не было?
А река их раны зализывала.
Но снова люди, снова ножи и рогатки.
Они уж и думать перестали, а только чувствовали.
Их резали, пилили, и они плакали,
Двоился мир от тоски и устали.
И, как сон в лазарете или окопах,
Тревожно воспоминания стучали в ветви
О близких родственниках на болоте
О зелени, солнце и о лете.

«Светло-зеленый – не то, что зеленый…»