Аваддон-Губитель

Никак от него не избавишься. Стоит раскрыть любую книгу, и видишь его ненавистный мелкий почерк. Однажды, стосковавшись по временам занятий математикой, С. раскрыл книгу Вейля [215]о законе относительности: на полях изложения одной из основных теорем был комментарий Р.: « Идиоты!» Его также не интересовали ни политика, ни социальная революция, он их считал субреальностями, реальностями второго порядка, из тех, которыми кормится пресса. «Реальное!» — писал он в кавычках с саркастическим восклицательным знаком. Реальными не были для него ни зонтики, ни классовая борьба, ни каменная кладка, ни даже Кордильеры Анд. Все это формы, создаваемые воображением, иллюзии заурядных фантазеров. Единственно реальное — отношения между человеком и его богами, между человеком и его демонами. Истинное всегда символично, и единственно ценное — это реализм поэзии, хотя он двусмыслен, и именно потому, что двусмыслен: отношения между людьми и богами всегда были неясными. Проза пригодна лишь для телефонного справочника, для инструкции по применению стиральной машины или для сообщения о заседании совета директоров.

Наш мир рушится, и карлики в панике разбегаются, бегут и крысы и профессора, натыкаясь на пластмассовые баки, заполненные пластмассовыми отбросами.

Вот она

в своем стареньком красном плаще, голова наклонена вперед, взгляд над чашечкой кофе устремлен к действительности, всегда лежащей чуть дальше пределов ее зрения. Ее близорукость, толстые стекла очков, скромный плащик умиляли его.

— Ты могла бы немного подкраситься, — невольно вырвалось у него.

Она опустила голову.

Они молча выпили кофе. Потом он сказал, что они могут прогуляться.

На улице прохладно. Он взял ее под руку и, ничего не объясняя, увел из кафе.

Уже стояла осень, дождливая, ветреная. Они прошли в парк в районе Бельграно, немного побродили между деревьями и, наконец, подошли к деревянной скамье под высоким каучуконосом. За шахматными столиками не было ни души.

— Вы любите парки, — заметила она.

— Да, люблю. Подростком я приходил сюда читать. Но пойдем отсюда, стало холодно.

Они прошли под высокими платанами с пожухлыми, увядшими листьями. По улице Эчеверриа свернули в направлении авениды Кабильдо. Он разглядывал все так, словно намеревался это купить. Сильвия видела, что он замкнут и угрюм. Наконец она осмелилась спросить, куда они идут.

Никуда. Но его слова звучали неискренне.

— Роман похож на метафизическую поэму, — внезапно пробормотал он.

Что?

Ничего, ничего. Но где-то в глубине продолжалось пережевывание мысли: писатель есть скрещение повседневной реальности и фантазий, рубеж между светом и тьмой. И, скажем, Шнайдер. Он стоит у входа в запретный мир.

— Вот церковь в Бельграно, — сказала она.

Да, церковь в Бельграно. С. в который раз поглядел на церковь с благоговейной робостью и подумал о ее подземельях.

— Тебе знакомо это кафе?

Они зашли в «Эпсилон» что-нибудь выпить, чтобы согреться. Потом он снова взял ее под руку, и они пересекли улицу Хураменто.

— Пройдем побыстрей через этот ад, — сказал он, ускоряя шаг.

Перейдя улицу Кабильдо, они пошли дальше по Хураменто, — началась старая часть улицы, мощенная крупными камнями, и загадка старого Бельграно. На углу улицы Видаль он остановился посмотреть на старинный особняк, остаток бывшей усадьбы. Разглядывал его так, будто собирался приобрести, что опять заметила Сильвия и высказала ему. Он улыбнулся.

— Да, что-то в этом роде.

— Однажды я прочла, что вы искали дома для своего романа. Это правда? Разве это необходимо?

Он рассмеялся, но оставил вопрос без ответа. Как какой-нибудь кинорежиссер. К тому же — для какого романа? Скорее кажется, что персонажи разыскивают автора, а дома ищут персонажей, которые стучались в их двери.

На углу улицы Крамер большой старинный дом переоборудовали в баскский ресторан. Мода.

— Поклянись, что никогда не будешь есть в таком ресторане, — сказал он с комической серьезностью.

— Но вы правда пишете роман?

— Роман? Да… нет… не знаю, что тебе сказать. Да, меня осаждают какие-то образы, но все оказывается очень сложно, я сильно страдаю из-за всего этого…

Через несколько шагов он прибавил:

— Знаешь, что произошло с физикой в начале века? Стали все подвергать сомнению. Я хочу сказать, все основы. Как будто по зданию пошли трещины и требовалось проверить фундамент. Вот и принялись не заниматься физикой, а размышлять о физике.

Он прислонился к стене и с минуту смотрел на баскский ресторан.

— Нечто подобное произошло с романом. Надо проверить фундамент. Явление это не случайное, так как роман родился вместе с западной цивилизацией и следовал по всему ее трудному пути, пока не дошел до нынешнего краха. Что мы имеем, кризис романа или роман кризиса? И то и другое. Исследуют суть романа, его миссию, его ценность. Но все это делалось извне. Были попытки произвести проверку изнутри, но надо забираться еще глубже. Создать роман, в котором действовал бы сам романист.

— Но мне кажется, я что-то такое читала. Разве в «Контрапункте» [216]не участвует романист?